Серпантин - [4]

Он ничего не сказал, но и не притворялся спящим.

— Она рассказала мне, о чем вы говорили.

— Ну тогда…

— Нет, тогда это не правильно. Все это время ты хотела, чтобы я тебе что-то рассказал, а сама даже не спросила?

— Я беспокоилась, вдруг сейчас не самое подходящее время. Я не хотела принуждать тебя. Я не знаю. Это трудно, Пан. Я пыталась не спрашивать… Это всегда было непросто. Но я поступила с тобой ужасно, и ты имеешь право держать это при себе, если хочешь. Но я не хотела, чтобы ты думал, будто мне все равно или мне это неинтересно…

— Я бы никогда так не подумал, — последовало еще одно молчание, но уже более дружелюбное.

— Что она сказала тебе? — спросила Лира. — Если не считать этой чепухи о любовниках.

— Она мне не говорила. Я сам понял, и это было не про цветок. В конце концов…

— Отвечай! — сказала она и дернула его за хвост.

— Ладно. Сначала я не понял, о чем она говорит, подумал, что она сошла с ума. Трудно было придумать, что сказать. Она сказала, что некоторые, ведьмы и обычные люди, вроде как ссорятся со своими деймонами. В конце концов они начинают ненавидеть друг друга. Они никогда не разговаривают, они пытаются причинить друг другу боль, чувствуют лишь презрение, никогда не прикасаются… Ведьмам проще, потому что они могут поставить целый мир между собой и своими деймонами, если захотят. Но это отнимает половину жизни. Ну а если ты не ведьма…

— Джон, привратник в Габриэле!

— Да… вроде него. Именно.

Один из портье колледжа Габриэля никогда не разговаривал со своим деймоном, а она — с ним. Он был тихим и вежливым человеком, она — злобным терьером. Лира бывала в Гэбриэл-Лодж десятки раз, и всякий раз, когда Джон был на дежурстве, под сводчатой каменной крышей царила атмосфера глубокой и беспомощной меланхолии. Выйти из сторожки во двор было все равно что после холода оказаться в тепле. Лира не задумывалась об этом раньше, но сейчас вздрогнула и решила, что в следующий раз, когда пойдет туда, остановится и будет дружелюбно относиться к несчастному человеку и его молчаливому деймону.

— Когда я думаю о том, на что это должно быть похоже, — сказала она, — каково оказаться в таком состоянии, это заставляет меня вспоминать о бездне. Ужасной бесконечной бездне — должно быть, это все равно, что падать в нее каждое мгновение, зная, что этому не будет конца… просто ужасно.

Бездна, открывшаяся из мира мертвых, была чем-то, чего Пантелеймон не видел, но Лира рассказала ему об этом.

— Когда я был с деймоном Уилла, еще до того, как она получила свое имя, — сказал Пан, и Лира потерлась подбородком о его голову, — мы упали в реку и понеслись к водопаду. Мы спасли друг друга. Но это ощущение, когда тебя уносит…

— Пан, как думаешь, это могло случиться в то самое время, когда я чуть не упала?

— Это вполне могло быть так…

— Должно быть, так оно и было. Или, я уверена, что почувствовала бы то же, что и ты.

— Может быть, от твоего падения в пропасть у меня закружилась голова. Я бы почувствовал это, я знаю, что почувствовал бы.

— Да! Правильно. — Оба замолчали. Они были погружены в любовь, близость, в безопасность.

— Во всяком случае, она знала, о чем говорит, этот деймон, — сказала Лира. — Но я рада, что ты не змея.

— Помнишь, как мы увидели в музее того мангуста, и я стал змеей, а Салсилия Роджера — мангустом, и она не могла меня поймать, поэтому мне пришлось поддаться, чтобы они расстроились?

Лира помнила. Снегопад усилился, и теперь настал как раз тот момент, когда хлопья перестали казаться темными на фоне неба, так как небо стало темнее на фоне снежинок, сейчас они выглядели светлыми. Гулкий грохот маленького трактора приглушенно звучал в перистом воздухе. Дункан Армстронг включил свет.

— Держу пари, деймон Мэри Малоун был бы змеей, — пробормотала Лира. — Она была мудра.

— Он был птицей. Вроде черного дрозда или, скорее, ворона с желтым клювом.

— Откуда знаешь?

— Я мог его видеть. В конце, как раз когда мы добрались до Ботанического сада и попрощались. Теперь она тоже его видит. Так же, как Уилл видит Кирьяву. Я уверен, что она сможет.

У Лиры не было причин ему не верить. Тогда она была не в состоянии что-либо замечать; она ослепла от слез, любви и печали. Но он был частью ее, и заметил это, и она гордилась им, потому что не многие люди имели деймонов столь же проницательных, как Пантелеймон. Она погладила его по голове и укуталась поглубже в мех, пока они не уснули.

— Никогда ничего не замечай, — было последнее, что она прошептала с нежным презрением: «Ха!»

Примечание автора

Между публикацией «Янтарного телескопа» и «La Belle Sauvage» («Прекрасная дикарка») прошло довольно много времени, в течение которого я работал над другим. Но Лира и ее мир не оставляли меня в покое, и когда я думал об этой истории, мне не требовалось много подсказок, чтобы ее записать.

Подсказка пришла от Национального театра. Николас Хитнер, тогдашний режиссер, поставил великолепную пьесу всей истории «Темных Начал» в двух полнометражных пьесах по блестящему сценарию Николаса Райта. Когда НТ проводил гала-концерт по сбору средств в 2004 году, они спросили, могу ли я сделать что-нибудь для аукциона, и я подумал, что это хороший повод написать эту историю должным образом.