Серое небо асфальта - [8]

Она не ушла со всеми, даже со своими. Её мать и сестра с пониманием отнеслись к тому, что она остаётся. Его родители тоже не возражали: их сын уходил завтра в армию, не на фронт, слава Богу, но…

Он не мог не идти! он хотел идти! таков был менталитет ментовского пространства, сегодня, показавшийся бы странным, но ментовского определения от этого не потерявший!

В армии не служили только: калеки и психи, или косящие под них; даже ранее судимые — служили в стройбате.

"Мужчина должен быть воином, помимо научной степени или разряда по шахматам" — считал отец Димки и он сам, и его друзья, знакомые, и поголовное большинство незнакомых.

"Зачем? — скажут сегодня. — Весь мир стремится к миру, пусть служат профессионалы!"

— Правильно! — ответим мы. — А наши нежные мальчики пусть превратятся в девочек, это так удобно — девочкам, всё более претендующим на главенствующую роль в обществе, но не забывающих периодически жаловаться, что мужчины совсем перевелись.

Она не жаловалась, ведь была слишком молода и неприхотлива, как голубенький полевой цветок, не избалована мечтами о пятидесятилетнем "принце" — с нависшим на лобок животом и бульдожьей породистостью в лице, о карьере модели… — она и не хотела быть моделью, словно: автомобиль, телефон, магнитофон, как всякая неодушевлённая вещь, которую можно купить, продать, подарить, выбросить на помойку, когда надоест.

Она осталась, и он укрылся с ней одним одеялом, первый раз в жизни! До этого они обходились без одеяла, второпях было некогда, да и незачем укрываться.

Как мечтали они о свадьбе… чтобы легально совокупляться, не детей растить и семью, а чтобы только не прятаться, и она осталась…

До свадьбы было далеко и не известно… но они уже не прятались…

* * *

За вечно… всю жизнь, всегда, сколько он себя помнил, (а путешествовал Дима много… с родителями, затем сам, будучи родителем, и так далее…) немытым, грязным стеклом вагона, бежала назад Казань…

Смуглая татарва зубоскалила, дразня новобранцев и из открытых окон вагонов летели банки консервы; не тушёнки конечно, но каши и всего того, что могло иметь какой либо вес и ненужность. Иногда снаряд достигал цели и озверевшие потомки успешных завоевателей, на чём свет стоит, плевались в исступлении, матерились и швыряли вслед поезду комья глины, те же банки и остальной пришпальный мусор, обещая когда-нибудь, может, в следующей жизни — став сиамской кошкой — отомстить.

* * *

Посмотрев в зеркало, он понял, что началось…

Ещё никогда ему не приходилось видеть себя подобным чмом!.. Низкий лоб лез на глаза, не прикрытый густым чубом, и возвышался над бровями неприглядной покатостью, нос стал больше, естественно, раз голова меньше, и глаза… они потеряли уверенность!

Раньше он думал о себе лучше!

Новое зёленое х/б ожидало примерки, съёжившись на лавке безликим матерчатым бугорком и он вдел ногу в странного покроя штаны… Спешить, пока, было не обязательно, да и ноги застревали в суженных к низу штанинах, но потихоньку он таки вдел себя в непривычно новую личину.

Оставалось застегнуть ремень…

Ну, вот и всё! Ужас! Бравого вида не получилось, и он обтянул вокруг себя гимнастёрку, как у сопровождающего их сержанта, сделав сзади складку, и прижал её, опустив ремень на бёдра. Так было лучше. Но вот сапоги… и эти слоновьи складки на заднице широченных галифе… их убрать было некуда.

— Становись! — рявкнул сержант, с новой минутой всё более зверея. Он подходил к каждому и, поднимая выше ремень новобранца, затягивал, как можно туже, расправляя складки гимнастёрок на спине и постепенно превратил весь взвод в уставное уёбище. — Не положено ещё форсить, салабоны! — крикнул он и скомандовал: — Становись!

"В поезде даже выпивал с нами, делясь опытом, такой братан был старший, а теперь… Терпеть не могу, когда люди… хамелеоны!" — злобно взгрустнул Димка и встал в шеренгу.

Уже на сборном пункте началось унижение новобранцев; но ещё так, по пустякам. Димка до сих пор гордился тем, как обставил двух надсмотрщиков.

В большом спортивном комплексе собралось тогда несколько тысяч призывников, они спали на двухярустных стеллажах, непонятно из чего склёпанных и сдвинутых. Надсмотрщики неусыпным оком следили, чтобы никто из спящих не снимал носки, это было строжайше запрещено, наверное, чтобы меньше воняло прелыми, немытыми ногами, ну и в целях гигиены тоже.

Димка не умел спать в носках, хоть ты тресни, и даже дикая усталость не спешила помочь заснуть в эту жаркую душную ночь.

Проворочавшись битый час от чьего-то затылка к чьему-то сопящему носу, он не выдержал и, понадеявшись на авось, снял носки. Авось не долго тешил покоем, и Дима больно ударился локтями и коленями об пол, грубо и безапелляционно стянутый за ноги со второго яруса.

— Вы что, гады, творите? — воскликнул он, продрав спросонья глаза и кинувшись с кулаками на обидчиков…

— Ты чё салага, остаться с нами захотел, навсегда? — ухмыльнулись три наглых лица… и Димка остыл.

— Быстро схватил тряпку, ведро! — приказало одно. — И вон… то, небольшое помещение, вылизать до блеска; вода на улице — в колонке. Всё, выполнять! — конопатая рожа, с тремя нашивками на погонах, сапогом подтолкнула к его ногам противно звякнувшее ведро.