– Нужно, батюшка, видит бог, нужно; ну, хочется, чтобы всем было покойно.
– Нет, мадам, больше не дам.
– Батюшка, Ферапонт Григорьич, не погубите, совершенно погибаю: все перезаложила, с позволения сказать, юбку третьего дня продала на толкучке.
– Да ведь и то я тебе задавал вперед.
– Благодетель мой, вы еще здесь пробудете. Сделайте божескую милость: дайте.
– Экая ведь ты нюня! Ну, на, десять рублей.
– Одолжите, благодетель, двадцать.
– Не дам, пошла вон! – закричал, осердившись, помещик. – Дармоеды этакие московские, – прибавил он вполголоса.
– Батюшка, Ферапонт Григорьич, нужда. Неужели бы я осмелилась вас беспокоить, если бы не крайность моя.
– Ну, ладно, прощай, мне бриться пора.
Татьяна Ивановна пошла.
Для объяснения грубого тона, который имел с Татьяной Ивановной Ферапонт Григорьич – человек вообще порядочный, я должен заметить, что он почтеннейшую хозяйку совершенно не отделял от хозяек на постоялых дворах и единственное находил между ними различие в том, что те русские бабы и ходят в сарафанах, а эта из немок и рядится в платье, но что все они ужасные плутовки и подхалимки.
В ближайшем нумере помещались двое гадких ее постояльцев. В комнате их, как и в будуаре сибарита, ничего не было, кроме двух диванов, одного стола и стула. Эти два человека жили, кажется, очень дружно между собою и целые дни играли в преферанс, принимаясь за это дело с самого утра и продолжая оное до поздней ночи. По наружности они были частью схожи: оба были одеты в страшно запачканные халаты, ноги одного покоились в валеных сапогах, а у другого в калошах; лица были у обоих испитые, нечистые, с небритыми бородами и с взъерошенными у одного черными, а у другого белокурыми волосами.
Во время прихода Татьяны Ивановны они были за обычным своим делом, то есть играли в преферанс. Хозяйка вошла к ним в нумер с физиономией гордой и строгой.
– А вы уж с раннего утра и за карты! И праздника-то на вас нет, греховодники этакие, – сказала она, подходя к столу.
На эти слова игроки ничего не отвечали.
– Ты в чем играл? – спросил один из них товарища.
– В червях – без одной, – отвечал другой.
– Нечего тут в червях; денег давайте лучше, – проговорила хозяйка.
– Купил, – сказал один игрок.
– Бубны, – перебил его партнер.
– Да что это, глухи, что ли, вы стали? Я пришла за деньгами.
– Пас и не приглашаю, – сказал игрок.
– Бесстыдники этакие! Еще благородные, а хотят чужой хлеб даром есть.
– Ну, ну, потише, почтеннейшая! – сказал один из постояльцев. – Куплю.
– Нечего потише… Что вы, племянники, что ли, мне, вас даром держать?
– Пикендрясы, – проговорил его товарищ.
– Да что я вам на смех, господа, что ли, далась? – сказала, начиная не на шутку сердиться, Татьяна Ивановна. – Сегодня же извольте съезжать, когда не хотите платить денег, а не то, право, в полицию пойду, разорители этакие!
Среди игры, среди забавы,
Среди благополучных дней! –
запел один из игроков.
– Бескозырная, – прибавил он.
– Вист с болваном, – отвечал другой и тоже запел:
Среди богатства, чести, славы!
Татьяна Ивановна совершенно вышла из себя и плюнула.
– Провалиться мне сквозь землю, если я дам вам сегодня обедать; топить не стану; вьюшки оберу, разбойники этакие… грабители… туда же в карты играют: милостинками, что ли, друг другу платить станете? – говорила она, выходя из нумера.
– Ваня, – сказал один из постояльцев, – гривенник есть у тебя?
– Есть, – отвечал другой.
– Ладно, а то, брат, дура-то не пришлет обедать.
– Ничего… Хлеба купим… Пики!
Между тем Татьяна Ивановна отправилась в другой нумер, в котором проживал ее постоялец так себе – танцевальный учитель; он, худой, как мертвец, лежал на диване под изорванным тулупом.
– Что, вам лучше ли? – сказала, войдя, Татьяна Ивановна. Больной кивнул отрицательно головой.
– Да вы бы в больницу ехали.
– Завтра.
– Да что завтра? Вот уже третий месяц говорите все: завтра.
– Денег нет!
– Продали бы что-нибудь.
– Все уже продано.
– То-то и есть, все продано; денег нет, а еще рому покупали в семь рублей, да еще и пьяны напились.
– Для испарины.
– Да для испарины не допьяна пьют. Больной человек, а туда же кутите. Марфутка сказывала, что едва вас оттерла.
– Я всю бутылку выпил. Что делать? С горя!
– Ну, а мне-то как же? За целый месяц ни копейки не платили, а ведь, я думаю, я каждый день нарочно для вас суп варю.
– Дайте поправиться.
– Полноте с вашим поправлением. Ноги-то, я знаю, у вас хороши, да губы-то к вину очень лакомы. Нет ли хоть сколько-нибудь?
– Ни копейки нет.
Татьяна Ивановна махнула рукой и вышла из комнаты.
В соседнем нумере проживал третий ее милашка. Мало этого: он был, как сама она рассказывала, ее друг и поверял ей все свои секреты. Занимаемый им нумер был самый чистый, хотя и не совсем теплый. В самом теплом нумере проживал скрытный ее милашка – музыкант. В то время, как Татьяна Ивановна вошла к другу, он сидел и завивался. Марфутка, толстая и довольно неопрятная девка, исправлявшая, по распоряжению хозяйки, обязанность камердинера милашки, держала перед ним накаленные компасы.
– А вы все франтите? – сказала Татьяна Ивановна, входя в комнату.
– С добрым утром, почтеннейшая! Прошу принять место и побеседовать, – отвечал тот, старательно укладывая свои волосы в щипцы.
