Сергей Иосифович Гессен - [102]
«Внешние неблагоприятные обстоятельства» сказались лишь во второй половине жизни Гессена, первая же прошла вполне благополучно. Его отец Иосиф Владимирович Гессен (1866–1943) – юрист по образованию, известные публицист, член ЦК партии кадетов, редактор газеты «Речь», после революции эмигрировал из России и издавал в Берлине газету «Руль», а с 1921 г. – знаменитый «Архив русской революции».
Сын сначала пошел по стопам отца – окончил юридический факультет Петербургского университета, однако сравнительно рано у него проявился интерес к философии, которой он посвятил всю свою дальнейшую жизнь (не пренебрегая, впрочем, и правоведением). Душа его стремилась в Гейдельберг[508] – философскую Мекку начала ХХ в. – куда юноша и отправился после окончания учебы.
«Сергей Иосифович Гессен, – вспоминал впоследствии Ф. А. Степун, – приехал в Гейдельберг тремя, а может быть, и четырьмя семестрами позднее меня. Немецким языком он владел еще слабо и искал русского студента-философа, хорошо говорящего по-немецки, отчасти для перевода ему лекций, а отчасти для научных бесед на немецком языке. Кто-то назвал ему мою фамилию, и он зашел спросить, согласен ли я заниматься с ним <…>. Он был… невелик ростом, но хорошо сложен, худ и неловок в движениях. Одет он был на русский интеллигентный лад, по-стариковски: черный, неуклюжий пиджак, может быть, с отцовского плеча, и высокий крахмальный воротник. Для меня, москвича, в нем было что-то слегка чужое, петербургское, и в говоре, и в манере держать себя. Но все это сразу же отошло на второй план, как только мы заговорили о философии»[509].
…Как это непохоже на то, что порой рисует нам воображение! Молодых людей, в начале века отправляющихся из России в Гейдельберг и другие научные центры Германии, мы представляем себе не иначе как блестяще образованными, свободно владеющими языками, «подкованными» в науках. А тут: «немецким владел слабо», в движениях был «неловок». Впрочем, все эти недостатки, во многом благодаря вниманию немецких профессоров именно к русской молодежи изживались довольно быстро. Среди тех, у кого учился Гессен в Гейдельберге, следует особо отметить В. Виндельбанда и Г. Еллинека.
«К русской молодежи, – пишет о Еллинеке хорошо знавший его Б. А. Кистяковский, – он питал несомненно симпатии. Если ему и казался странным некоторый недостаток у нее внешних культурных приемов, то, с другой стороны, его привлекали ее идеализм, бескорыстное стремление к знанию и самоотверженность. Как-то одна русская студентка, по своему внешнему виду очень слабого здоровья, перед отъездом в Россию зашла к нему взять свидетельство о посещении его лекций; на его вопрос, зачем она торопится в Россию, она ответила, может быть, не вполне владея всеми оборотами немецкой речи, несколько высокопарными словами: “Отечество ждет меня”. Потом он долго не мог забыть этих слов, постоянно возвращался к ним и удивлялся, что такое юное и слабое физическое существо на первом плане ставит общие интересы»[510].
Но «идеализм» русской молодежи, так восхищавший Еллинека, имел и оборотную сторону. В скором времени имена немецких профессоров замелькали в ожесточенных партийных спорах, которые в начале ХХ в. велись в России чуть ли не на каждом шагу. Г. Риккерт в предисловии к русскому переводу одной из своих книг вынужден был признать, что в России его философско-исторические взгляды связывали с политическими спорами и с этой точки зрения пытались бороться с ними.
«Я очень хорошо понимаю, почему именно в настоящее время [в ноябре 1907 г. – В. С.] подобное отношение к философским вопросам имеет место в России, ибо мне пришлось встречать русских студентов, которые научными вопросами интересовались, по-видимому, лишь тогда, когда им представлялась возможность употребить их для обоснования их политических идеалов. <…> Меня прозвали философом буржуазии. Почему? Потому что я между прочим оспариваю так называемое материалистическое понимание истории Маркса и Энгельса? Но я ведь оспариваю его не из политических, а из чисто логических соображений. <…> Я нигде не выражал своего отношения к политическим идеалам социализма. Моя философия истории во всяком случае не зависит ни от какой партийной политики, и я поэтому прошу также и русского читателя отнестись к ней без какого бы то ни было политического предрассудка»[511].
Вскоре Н. А. Бердяев даст классическую формулировку «психологических первооснов» подобного отношения к философии:
«Интересы распределения и уравнения в сознании и чувствах русской интеллигенции всегда доминировали над интересами производства и творчества. <…> К идеологии… которая в центре ставит творчество и ценности, она относилась подозрительно, с заранее составленным волевым решением отвергнуть и изобличить»[512].
В России в начале ХХ в. произошло столкновение философии как творчества, с одной стороны, и как прикладной идеологии и даже политики, с другой. С. И. Гессен был философом творческим.
«Среди учившихся вместе со мною в Гейдельберге студентов-философов, – вспоминает Степун, – было немало высокоталантливых людей… но ни в ком из них не было того интеллектуального восторга, который меня сразу же поразил в С. И. Думая, он весь сиял, с его лица не сходила улыбка привета самому процессу мышления и удивления перед ним. Лучшие минуты С. И. были те, когда он вдруг замолкал, как бы прислушиваясь к зарождению новой логической комбинации»
