Сергей Есенин. Казнь после убийства - [83]

В отличие от прямолинейного «Коли Балаболкина», Троцкий, оставаясь в тени, всегда творил черные деяния «художественно», если такой эпитет вообще применим к его бессчетным варварским операциям. Сравнивая «вождя мировой революции» с пауком и москитом, Александр Куприн писал о нем как о насильственном организаторе организаторов убийств и делал вывод,«… что весь этот человек состоит исключительно из неутомимой злобы и что он всегда горит ничем неугасимой жаждой крови» (эссе «Троцкий»).

О том, как фиглярничал «Иудушка», можно судить по его внешне «отцовской» сентенции по отношению к покойному, которого «во имя будущего» революция «навсегда усыновит», и чудовищной лавине грязи, обрушившейся на его еще свежий гроб.

Такого потока презрения и ненависти, хлынувшего на убиенного со страниц многих газет и журналов, история никогда не знала. Если бы Троцкий искренно сочувствовал трагедии, он бы легко остановил антиесенинскую вакханалию. Нет, он равнодушно наблюдал посмертную казнь поэта, названную «есенинщиной».

Кто только не упражнялся в создании крайне негативного портрета автора «Анны Снегиной» — читай — образа русского народа: наркомы А. Луначарский и А. Семашко, члены партийного ЦК Л. Сосновский и Е. Ярославский, поэты В. Маяковский и А. Безыменский, критики Г. Лелевич и О. Бескин, медики И. Голант и В. Греневич — всех перечислить невозможно! Если собрать антиесенинские публикации только за два года после «англетеровского» события, получится несколько томов злобы, замешанной на зоологическом неприятии русской культуры. К годовщине смерти поэта в московском музее его имени (вскоре закрылся) было сосредоточено 1500 статей о его личности и творчестве — и почти все вульгарные, и во многих из них упоминается пресловутое стихотворение «До свиданья…».

Злобствовали пигмеи. Великий Свифт был прав: «Когда в мире появляется настоящий гений, вы можете легко узнать этого человека по обилию врагов, которые объединяются против него».

Воистину неуемной фантазией отличались газеты, причем провинциальные соревновались в подлости со столичными. Один пример из сотен: Есенин — «это интернациональный тип цивилизованного дикаря, пещерного зверя в лайковых перчатках <…> серенький, как чижик…» («Смена», 1927,25 января). Были и иные, честные и смелые голоса, но все они, за редчайшими исключениями (статьи критиков Я. Брауна, Ф. Жица, В. Правдухина), не доходили до печатных страниц. За правдивое и доброе слово о Есенине в ленинградской Капелле (6 января 1926 года) Борису Эйхенбауму грозила высылка в Тмутаракань; за мужественную статью «Казненный дегенератами» Борис Лавренев (по воспоминаниям В. Шершеневича) подвергся суду. Большинство же возмущений осталось в письмах. Софья Толстая — Максиму Горькому (1927 года, 6 мая): «.. они совсем взбесились. Вы не можете себе представить, что пишут в провинции и что говорят на диспутах. И все это с легкой руки Сосновского и Бухарина. Сергей уже стал "фашистом" (!), по отзыву особо ретивых». Вс. Иванов — В. Полонскому (1926 года, 17 марта): «…мать моя, что написал [Петр] Коган о Есенине в "Печати] и революции", 1926, № 2]. Этакому критику язык каленым железом жечь!»

Кто же сочинил псевдоесенинские могильные строки, кто так мастерски их изобразил на листке бумаги?

Подозревается чекист-террорист Яков Блюмкин, единоверец Троцкого, в Гражданскую войну начальник охраны его фронтового карательного «Поезда». Из «Архипелага ГУЛАГа» Солженицына известно, что Блюмкин подделывал письма Бориса Савинкова — да так искусно, что даже «охотник за шпионами» журналист Владимир Бурцев не подозревал о фальсификации.

80 лет на имени Есенина лежала печать скверны. Сегодня она снята и всякому здравомыслящему человеку ясно, что только не информированные и безнравственные люди все еще верят в фальшивую и-злобную легенду об «Англетере».

Глава 16. Защитник образа Христа

На Есенина заводилось тринадцать уголовных дел, — как правило, по доносам излишне любопытных и вертлявых человечков. Все эти происшествия теперь известны. Примечательная особенность большинства скандальных историй: он никогда не начинал ссор первым! Но его легко можно было «завести» — неосторожной репликой, кривой ухмылкой, обидным намеком, чем и пользовались его враги. Не раз попадал в «тигулевку», защищая честь друзей или знакомых — бросать их в беде он не умел. Они же его неоднократно подводили. К примеру, однажды после приятельской пирушки издатель Илья Ионов спасся от милиционеров бегством, бросив Есенина на «произвол судьбы».

Некоторыми конфликтами поэта занималась, по его словечку, «Тетка», то есть ГПУ. Понятно, Лубянка драчунами не интересовалась, а настораживалась, когда речь шла об антисоветчине, «контрреволюции» и тому подобных «заварушках». В стычке Есенина с партчиновником Левитом и дипкурьером Рога, по их настоянию, также содержался, деликатно выражаясь, опасный по тому времени криминал. По счету то было тринадцатое — проклятое число! — официальное «делопроизводство», в итоге приведшее к трагедии.

Но существовала, как лишь недавно выяснилось, и четырнадцатая история, в которой он являлся главным героем, но роль которого уже после его кончины разыграл некий загадочный персонаж (о нем ниже). История эта связана с «агитками Бедного Демьяна», точнее, с одной из них, называвшейся «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна». Он печатался в апреле — мае 1925 года одновременно в «Правде», «Рабочей газете» и «Бедноте».