Сергей Дягилев - [38]

Размышляя о музыке Вагнера, Сергей уже тогда отмечал «её единственный недостаток, что местами есть длинноты», и полагал, что в данном случае необходимо «сделать надлежащие купюры». «Урезать устарелое и скучное — это улучшить вещь», — объяснял Дягилев. Этим он будет часто заниматься в период Русских сезонов за границей. А в конце того же письма он не забыл попросить Елену Валерьяновну: «Дедушке о вагнеровской музыке не читай, а то он меня, пожалуй, разлюбит». Его опасения были вполне обоснованы: старик В. А. Панаев страстно любил итальянскую оперу и не выносил музыки Вагнера, которая разделила музыкантов в России, как профессионалов, так и любителей, на два непримиримых лагеря.

И всё же как ни увлекался Дягилев творчеством западноевропейских композиторов, его больше интересовала русская музыка. Иначе и быть не могло. «Глинка был их богом, и все в доме знали оперу «Руслан и Людмила» почти наизусть», — писал о семье Дягилевых Вальтер Нувель.

Родоначальник русской классической музыки Михаил Глинка скончался за 15 лет до рождения Сергея Дягилева. Но с младшей сестрой композитора, Людмилой Ивановной Шестаковой, которая была известным музыкальным деятелем в Петербурге, Сергей познакомился, часто посещая концерты в Дворянском собрании. О ней и других посетителях симфонических концертов он вспоминал: «В моей ранней молодости, то есть в 1890 году и позже, я знал Л. И. Шестакову — ей тогда было около 85 лет, она была очень похожа на её портрет, сделанный И. Репиным. Впечатление она производила высохшей Богородицы — от культа, которым была окружена, особенно в семье [Римских-]Корсаковых. Целовать её руку — казалось, прикладываешься к какой-то глинкинской реликвии. Она, несмотря на возраст, постоянно бывала в симфонических концертах в Дворянском собрании, особенно русских, именовавшихся тогда Беляевскими. Сидела она в так называемой «корсаковской ложе», то есть между двумя первыми колоннами от эстрады, с левой стороны от публики. Окружена была неизменно семьей Корсаковых, аплодировала редко, говорила мало.

Атмосфера симфонических собраний того времени вообще была особенная. Напротив Корсаковых, в дворянской ложе, со специальным выходом и правом на этом входе лишь для лиц наследных, приближенных ко двору, сидел А. Рубинштейн в постоянном обществе с «тётей Лелей» Сабуровой, урождённой графиней Соллогуб, дочерью «Тарантаса», говорившей про себя [по-французски]: «Мой дух не может быть предметом обсуждения. Я совершенно не похожа на своего отца».

При входе в зал среди учеников сидел Балакирев, на которого нам указывали как на ученика Глинки, а в самой зале всегда находились два колоссальных, обросших, как ветхие дубы, братья Стасовы. О Дмитрии Васильевиче Стасове говорили, что он играл в четыре руки с Глинкой. Брат его, Владимир Васильевич, страшный критик, во время исполнения не мог оставаться на месте, его огромная фигура колыхалась по зале и мешала всем знакомым и публике слушать музыку».

Со «страшным критиком» В. В. Стасовым Дягилеву предстояло столкнуться в конце 1890-х годов, когда он займётся выставками и вместе с друзьями из бывшего кружка Александра Бенуа художественным журналом «Мир Искусства».

Глава девятая ПУТИ И ПЕРЕПУТЬЯ: МЕЖДУ МУЗЫКОЙ, КОЛЛЕКЦИОНИРОВАНИЕМ И ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КРИТИКОЙ

Едва ли Сергей часто посещал дом Бенуа, чувствуя себя не совсем желанным гостем. «У меня к тебе было чувство уязвлённого самолюбия, так как ты и вправду много показывал мне, что не любил меня раньше», — писал он Бенуа позднее. Кроме как с Философовым общие интересы связывали его, пожалуй, только с Валечкой Нувелем, который также много музицировал на фортепиано, сочинял романсы, что-то ещё, старался быть в курсе новых веяний в мире музыки и вообще поддерживал своё музыкальное реноме. Этому способствовало и то обстоятельство, что его старший брат Ричард после окончания Петербургской консерватории и нескольких лет стажировки в Милане был профессиональным певцом, концертировал под псевдонимом Рикардо Норди в России и за рубежом.

Однажды на каком-то концерте Бенуа заметил, «как неразлучные друзья — Философов, Нувель и Дягилев «умирали от смеха», прячась один за другого», и объяснил это тем, что «таково было ребяческое обыкновение в нашей компании — надо всем потешаться и непременно заражать друг друга смехом, особенно тогда и там, где это было совсем не к месту». Колкий юмор шутника Нувеля чаще всего импонировал Дягилеву, хотя первое время он очень болезненно переносил насмешки в свой адрес, называя это явление «нувелианизмом». Сергей высоко ценил незаурядный ум, здравомыслие и музыкальность Валечки.

Дягилев не сворачивал со своей музыкальной стези, шёл по ней целенаправленно. Кружок Бенуа на этом пути казался ему бесполезным. Гораздо важнее для него были посещения домашних музыкально-артистических салонов Петербурга. Он нередко бывал у музыковеда, критика и коллекционера Платона Вакселя, у певицы Александры Молас, известной пропагандистки творчества композиторов «Могучей кучки». Об этом он писал родителям в октябре 1893 года: «Бываю у Молас, представительницы Кучки. У них постоянно заседают Римский-Корсаков, Кюи, Балакирев <…> Очень интересно…»