Друзья приступили к следующему этапу: помогая где надо зубами, начали пришивать заготовки к подошвам. Работали по очереди без передышки, и скоро тапочки были готовы.
Изя взял готовую продукцию в руки, полюбовался, ударил одной подошвой о другую и передал заказчику.
— Готово. Носи на здоровье!
Волнуясь и торопясь, Серёжка полез в тапочки.
Но тут выяснились некоторые дефекты производства. Изя плохо отцентрировал дырки для ног, и они получились где-то сбоку. В таких тапочках можно было только лежать или ходить под углом в сорок пять градусов.
И всё же заказчик обулся, придал телу вертикальное положение и посмотрел сверху вниз на Изино произведение.
Отчаяние охватило Серёжку. Тупых носов не было и в помине. На ноге нахально сидели какие-то пухлые пироги с начинкой из пальцев.
— Р-разве ж это тапочки! — простонал Серёжка.
Изя Кацнельсон был хорошим другом. Он сам понимал, что это не тапочки, и переживал не меньше Серёжки. Но в принципе он был ни при чём, потому что старался изо всех сил.
— Это ж не товар! — воскликнул он. — Дай мне другой товар, и я сделаю первый сорт! Ты же меня знаешь!
Но ссылка на товар уже не могла восстановить душевного равновесия Серёжки. Он снял тапочки и швырнул их в окно. Пироги покружились в воздухе и, набирая по законам физики скорость, помчались на посадку.
Серёжка Покусаев проснулся рано. В кухне гремела посудой мама, слышался разговор. Говорили о Серёжке. Отец был за Серёжку, а мать — против. Она подавала отцу завтрак и вспоминала все грехи, которые водились за их безрассудным сыном. В этом унылом перечне для Серёжки не было ничего нового.
В прошлом году Серёжка ходил в поход и посеял байковое одеяло. Котелок и ложка безвременно погибли в другом походе. Новую майку в полосочку он оставил на пляже. Там же расстался Серёжка с последними тапочками.
Дело было так. Серёжка загорал после купанья на песке. Тут пришёл его лучший друг Изя Кацнельсон и пригласил прокатиться бесплатно на моторном катере. У Изи там были связи.
Серёжка вернулся после прогулки на прежнее место. Но тапочек там уже не было. Людей тоже не было. На песке валялся только рыжий скрюченный шнурок. Но это был другой шнурок, потому что последние Серёжкины тапочки были чёрного цвета.
Этот шнурок в виде вещественного доказательства Серёжка и принёс домой. Дальше все известно.
Отец ушёл на завод, Серёжка лежал в постели. Подниматься не было смысла. На горизонте клубились только беспросветные тучи и мрак. В переносном смысле, конечно.
Зашла мать. Посмотрела, как Серёжка лежит, скрючившись под одеялом, и сказала:
— Вставай, а то без завтрака оставлю!
Серёжка хотел сказать, что теперь вообще не нуждается в завтраках. Но передумал. Мать могла огреть тряпкой. К тому же Серёжке уже давно хотелось есть.
После завтрака мать усадила Серёжку решать задачки по арифметике.
— Хватит баклуши бить, — сказала она. — Снова двойки принесёшь!
Серёжка обиделся. Каникулы, а его за стол усаживают. И вообще приволок только одну двойку, да и то в первой четверти.
Но приказ есть приказ. По крайней мере в доме Серёжки.
Серёжка нашёл учебник, заправил авторучку и начал мараковать над задачками. Выбирал он самые лёгкие. Такие, чтобы не напрягать мозги.
Мать стирала в ванной бельё. Изредка она приходила в комнату, смотрела, как Серёжка пишет в тетрадке пером, и делала замечания.
Примерно через час в комнату пришёл Вовка-директор. Он мешал Серёжке заниматься полезным делом, размахивал своими пудовыми кулаками и требовал обещанного билета в цирк.
Явились и другие вымогатели, включая и Галю Гузееву. Не было только Изи Кацнельсона.
— Давай, Покусаев, билет, — сказала Галя. — Раз обещал, значит, давай!
Серёжке было не впервой врать. Он отложил в сторону свою ручку и сказал:
— Могу дать хоть сто штук. Только сегодня представления нет. В цирке был пожар…
Все ахнули от такой новости. Не поверила в стихийное бедствие только Галя Гузеева.
— Ты врёшь, Покусаев! — сказала Галя. — Я сейчас была возле цирка. Там есть представление. В два часа.
Серёжка даже бровью не повёл.
— Это выступает второй состав, — сказал он, — Я там не участвую…
Шила в мешке не утаишь. Мысль хотя и не новая, но верная. Серёжка смог убедиться в этом на собственном опыте.
Мать пошла во двор вешать бельё. Скоро она вернулась. Стала посреди комнаты и взмахнула в виде задатка мокрой тряпкой.
— Значит, клоуном оформляешься? Билеты в цирк раздаёшь?
Серёжка молчал. На такие вопросы отвечать трудно. Мать не проведёшь!
— Ты до каких пор врать будешь? — спросила мать и съездила Серёжку мокрой тряпкой по уху. — До каких пор срамить перед всем двором будешь?
Серёжка опять ни слова. Что он может сделать, если у него всё само врётся. Не хочет, а оно врётся. Даже сам удивляется.
Мать походила по комнате, затем села к столу, опёрлась на ладони и заплакала.
— Я в твои годы разве так жила! — сказала она сквозь слезы. — Я картофельные очистки ела! Я в лаптях ходила, образина ты бестолковая!
У Серёжки кошки на душе скребли. Он и сам понимал, что он образина и сам во всём виноват. Он хотел подойти к матери, открыто заявить ей об этом и дать последнее честное-пречестное. Но он не успел. Мать вытерла ладонью глаза, поднялась и голосом суровым и решительным сказала:
