Сережка — авдеевский ветеран - [36]
Егорка снова зашевелился, а мама своё:
— Лежи-лежи, спи… Спокойной ночи!
Ушла, а Егор вздохнул: всё-таки наябедничал!
Вот он всегда так: и ничего не знает про Егорку, а делает вид, что всё знает, иногда и не видит его сколько, а говорит — захожу, посматриваю… Это он всегда, чтобы отец ему и тут медовушки подливал, и с собой — фляжку, и мёду — бидончик.
И тут Егорка с благодарностью об отце подумал: хорошо, что папка Конону не очень-то верит, что наговоры на Егорку не очень слушает. Он-то, папка, вообще Конона за хвастовство недолюбливает, это точно…
Егорка припомнил, как прошлой зимой Пётр Васильич купил лицензию на лося и вместе с Кононом да ещё с одним охотником из посёлка приехали они в Узунцы на неделю — почти на все зимние каникулы…
И вот однажды вечером вернулись уже из тайги и отец с Петром Васильичем, и третий охотник, а Конона всё нету и нету…
А потом вдруг вбегает он в избу, глаза у него горят, весь трясётся:
— Айда, — кричит, — за мной: ухайдакал!..
Пётр Васильич и тот, третий, засуетились, а отец спокойно так говорит:
— Ты хоть бы ухо принёс, что ли… Чтоб веселее шлось.
А Конон бьёт себя в грудь, петухом кричит:
— Мне не веришь?
Отец плечами пожал, говорит:
— Ну, пошли…
И Егорка тоже на лыжи встал, побежал следом.
По изволоку поднялись они на некрутой разлом — тут, недалечко, — и там Конон прибавил ходу. Подбежал потом к глубоченным лосиным следам, кричит:
— Видишь, какой был бычина?..
Отец говорит:
— Почему — был?.. — а сам вроде смеётся.
Конон хмыкнул: ну, погоди, мол…
Пошли по следам дальше, он всё первым бежит, потом оборачивается, кричит, довольный:
— Ну, теперь понятно, почему — был… Смотри!
И Егорка тоже увидал на белом снегу и большое кровавое пятно, и красные брызги поменьше, и дальше по следам капли…
Пётр Васильич удивился:
— Смотри-ка: попал!
Конон снова ударил себя в грудь:
— А вы думали?..
— А почему ты за ним дальше не пошёл? — спросил отец. — Дальше-то твоего следа не видно…
Конон вроде бы даже возмутился:
— А что я его — дотащу один?.. Я за подмогой сразу…
Отец усмехнулся и спрашивает:
— Так ты откуда стрелял?
— Во-он от сухой берёзки. — Конон показывает. — А бык стоял тут, около калины…
— Да-а, — смеётся отец. — Тут-то и промахнуться негде… Мог бы, конечно, и попасть.
Обиделся Конон:
— Что ты хочешь сказать, Андреич?..
Отец говорит:
— А то хочу сказать, что не дал ты зверю хорошенько поужинать… Он вот стоял себе у куста, калинку мороженую пожёвывал. Набрал полон рот, а тут Виктор Михалыч Конон — ба-бах!.. Зверь думает: связываться — у него ружьё. Ещё случайно застрелит… Убегу-ка, думает, от греха. Калинку-то выплюнул — и тягу!
— Да ты что, Андреич?
Снял отец варежку, сгрёб со снега в ладошку красные сгустки, потом протягивает: пожалуйста!
Егорка тоже к ладони подался, а на ней — жёваная калина: и красная мякоть, и шелушки, и семечки…
Было-то потом смеху!
Вечером, когда медовушки выпил да обижаться на шутки уже перестал, Конон сказал:
— Конечно, поторопился я — не прицелился… Да тут меня знаешь как затрясло, когда увидал: лось же!..
А отец наклонился к нему, тихонечко спрашивает:
— А если медведь?
«А если и правда медведь?» — думает теперь, засыпая, Егорка…
И ему уже другое видится: как бредёт по тайге отпущенный на вольную волю Миха… Как на маленькой поляночке носом к носу сталкивается он с Кононом, а тот вроде бы берёт его за загривок и спокойно так говорит: «Что, боишься меня, тайга?.. Ты Виктора Михалыча Конона бойся!..»
Рано утром в интернат приехали шефы — трое молодых монтажников, одетых в зелёные брезентовые куртки с эмблемой на рукаве. На эмблеме в жёлтом кругу чёрным была нарисована маленькая домна, а над нею — стрела крана с большим, похожим на вопросительный знак крюком…
Сначала один из монтажников спиной подходил к клетке, обеими руками поманивая за собой машину, которая медленно шла в узком проходе между железобетонными плитами и уже привезённой с берега на зиму длинной металлической лодкой. Потом машина развернулась, подалась к клетке задним бортом и стала. И двое других монтажников открыли борт и сбросили на землю большую бухту толстого стального троса, пару кусков троса потоньше и несколько мотков бечевы, а потом вниз полетели широкий монтажный пояс, какие-то металлические пруты и крючья, а под конец — перетянутая шпагатом стопка новых брезентовых рукавиц…
— А чего это вы, дядя, будете делать? — спросил у одного монтажника Венька Степаков.
И тот как будто бы удивился:
— Как — чего?.. Будем вашего Потапа переводить в новый дом…
— А как вы его будете переводить?..
— А вот увидишь…
— Не, дядь, правда, а как?
Но тут прозвенел звонок, а из-за угла школы показался Пётр Васильич, и ребята нехотя пошли в класс…
На перемене, конечно, все снова бросились к Михе и увидели, что монтажники сидят на мотках бечёвки и покуривают, а между клеткой и новым зверинцем по земле туго натянут стальной трос.
Около троса, сунув руки в карманы, уже стоял Венька Степаков, и, когда ребята подбежали, он будто бы равнодушно сказал:
— А я знаю, как его поведут…
Веньку окружили.
— Расскажи, Вень!..
— А ты чего, всё время тут был?
— Он с пол-урока…
— Ага, он бритвочкой нарочно дренчал, его Лиля Иванна и выгнала…
