Сережка — авдеевский ветеран - [21]

Серёжка не знал, почему он «тот самый герой», но на всякий случай молча кивнул и принялся разглядывать большущий аппарат с множеством белых и зелёных кнопок, на котором стоял головастик — микрофон.

— Герой и грудь в орденах, — сказал один из этих, в чёрных костюмах. — Откуда столько орденов-то?

Серёжка спрятался за Старика, зато товарищ Казарцев сказал:

— К нам ведь в этом году приехали солдаты, мы же у вас просили… Вот и раздают мальчишкам свои знаки.

— Так ты зачем пожаловал, герой? — снова спросил в чёрном пиджаке.

Но Серёжка только несмело выглянул из-за Старика, а Старик, посмотрев на товарища Казарцева, почему-то вздохнул и негромко сказал незнакомым:

— Вопрос тут у нас один… С детьми вот… Некоторые сады и ясли никак достроить не соберёмся, и с летним отдыхом для тех, кто постарше, — тоже плохо. Совсем швах, как говорится. Бегают вот мальчишки по улицам, каждый день — драка… — Старик отступил, выдвигая вперёд Серёжку. — Вот, пожалуйста…

— В самом деле ге-рой! — снова сказал в чёрном пиджаке, слегка Серёге улыбнувшись, и Серёга подумал, что этот, наверное, и есть тут самый главный. — Как зовут-то?..

Все смотрели на Серёжку: кто с улыбкой, а кто вроде бы строго, и у него от такого внимания пересохло в горле.

— Сергей, — сказал он очень тихо и вытер о вельветку на животе потные ладони: в кабинете у товарища Казарцева и в самом деле было что-то жарковато…

— Сергей-воробей, — сказал тот, которого Серёга определил тут самым главным.

Все заулыбались, и товарищ Казарцев улыбнулся тоже, а Старик даже негромко хихикнул и мягко, словно кого боялся обидеть, проговорил:

— Явное, понимаете, противоречие… Явное и очень удивительное!.. Мы заботимся о будущем этого молодого человека, вон какой завод для него создаём, но на сегодня пока забыли о мальчишке об этом совершенно!..

Старик положил руку Серёжке на плечо, и Серёжка посмотрел на него снизу вверх, а когда снова перевёл взгляд на самого главного в чёрном пиджаке, тот уже не улыбался, лицо его сердито хмурилось.

— А вы что же, специалист по противоречиям? — спросил он у Старика каким-то скрипучим голосом.

— Вообще-то у меня другая профессия, — сказал Старик и пожал плечами.

— По совместительству? — подсказал другой, в чёрном пиджаке.

— Ну да, — кивнул Старик, улыбаясь так неохотно, словно это его заставляли улыбаться. — По совместительству… В свободное от работы время…

И все теперь, и товарищ Казарцев тоже, смотрели на Старика так, будто он их почему-то не слушается…

— Противоречие не противоречие, а детские учреждения строить надо в первую очередь, — громко сказал наконец самый главный. — Или, товарищ Казарцев, вам это неизвестно?..

Товарищ Казарцев снова сердито посмотрел на Старика, а Старик улыбнулся виновато.

— Значит, не забудете, Николай Трифонович? Завтра, в шесть…

— Ладно, ладно, — пообещал товарищ Казарцев. — Подъеду, подъеду, если…

И он вопросительно глянул на этих, в чёрных костюмах.

— Да, к этому времени, конечно, сможете… — сказал самый главный, тот, перед которым лежала рыжая папка.

Когда они вышли, Серёжка спросил:

— А они — из Москвы?..

— Нет, — сказал Старик, — они из области…

— Значит, ты — главней?..

— Это почему?..

— Потому что ты — из Москвы?..

— Нет, — сказал Старик усмехнувшись. — Моего брата журналиста это не касается: из Москвы ты — не из Москвы…

— Твой брат — журналист?..

— Я — журналист…

— А брат?..

— При чём тут мой брат?..

— Сам сказал: моего брата…

— Значит, меня… Это так говорится…

— А-а-а…

Они спустились на первый этаж и заглянули в комитет комсомола. Славки не было, а в комитете возился художник. Он стоял с кистью перед большим белым щитом, на котором сверху Серёжка прочёл одно слово: «Мальчишки!»

— Как дела? — спросил Старик у художника. — Меня не спрашивали?

Художник будто что вспомнил, глаза у него весело заблестели:

— Ну, как же! И спрашивали, и… Вон там, на подоконнике, по-моему, целое послание. В конверте.

Старик боком прошёл мимо плаката, взял с подоконника синий конверт, глянул на него и нахмурился. Художник сказал весело:

— Завидую я тебе! И дома небось наговорились, и сюда с запиской бежит… эх!

— А ты не завидуй!

Старик усмехнулся, и глаза у него стали грустные, совсем такие, какие бывают дома, когда он достанет карточки и смотрит на них, смотрит.

Тётя Лера и так красивая, а на фотографии ещё красивей. Вот Старик на неё и смотрит. А потом на те, на которых его сын, сынок Старика — маленький такой, глазастый пацанёнок…

А если ещё Старик немножко выпьет, то станет непонятно так говорить:

«Что есть долг?..»

«Это деньги», — сказал однажды Серёжка.

«Э, не-ет, — заспорил Старик. — Это как раз то, чего не отдать никакими деньгами…»

И дальше всё вот так же непонятно…

«Уедет твой друг, уедет, — сказала вчера Серёжкина мама. — По сыну, видать, скучает… Они чего и дружат с тобой — что он, что дядя Слава. По детишкам-то сердце ноет — вот что!..»

— А ты уедешь, Старик? — спросил теперь Серёжка, когда они шли по коридору дальше — в редакцию.

— Куда это? — спросил Старик.

— В Москву?..

— Чего ты ко мне пристал сегодня со своей Москвой? — обиделся Старик. — Между прочим, тебя это не касается, понял?..