— Мечтаете?
— Да… Хотела бы я знать, какие сны снятся таким мальчикам, как ты. Сегодня что тебе приснилось, например?
— Я забыл.
— Не хочешь сказать, значит. Ну, Бог с тобою… Поедем со мною кататься, Сережа. Ты грести умеешь? Мне лень самой.
— Поедемте.
Сережа притянул лодку к мосткам, и Валентина Матвеевна, чуть коснувшись его плеча, прыгнула в лодку и уселась на корме. Сережа сел напротив и, оттолкнувшись веслом, стал грести на середину пруда, стараясь не смотреть в глаза Валентине Матвеевне.
«Она смеется, а сама печальная», — подумал Сережа, косясь на свою спутницу, когда она замолчала и, должно быть, забыла о нем на минуту.
— Отчего, Сережа, ты ко мне никогда не заходишь? — спросила она, заметив его недоумевающий и робкий взгляд.
— Благодарю вас.
— А ты не благодари, а заходи просто. Ты мне нравишься, Сережа.
Сережа опустил голову. Они помолчали.
— Тебе дома не скучно? — вдруг совсем серьезно и как будто строго спросила мальчика странная его собеседница.
— У меня всегда тоска, — неожиданно признался Сережа, почувствовав почему-то доверие к этой грустной, непонятной Валентине Матвеевне, которую так не любили его родители.
— Милый! Неужели правда? Я так и знала. Я и полюбила тебя за твою печаль.
— Вы меня любите? Я не стою любви, — прошептал Сережа, и в первый раз решился взглянуть прямо в глаза Валентине Матвеевне.
«Какие у нее глаза странные», — подумал он, как будто никогда раньше не видел этих глубоких невеселых глаз.
— Ах! Какой смешной мальчик, — засмеялась Валентина Матвеевна. — Детей всегда любить надо.
— Я уже не ребенок.
— Не ребенок? Почему так? Нет, Сережа, ты еще ребенок, поверь мне…
— Думайте, как хотите, — пробормотал Сережа, совсем сконфуженный.
— А знаешь что, Сережа? Мне кажется, мы будем друзьями. Хочешь?
— Вы смеетесь надо мною?
— Нет, не смеюсь. Ты скажи только, хочешь или нет?
— Как жарко, — сказал Сережа, опуская глаза. — Куда грести, Валентина Матвеевна?
— Все равно куда. Только скажи сначала, хочешь ли со мною подружиться?
— Я сам не знаю.
— Вот как. Почему?
— Вы непонятная…
— Верно! Верно! Милый какой. Но только зачем тебе меня понимать. Не надо вовсе. Я и сама себя не понимаю.
— Я к тому берегу править буду. Вам завтракать пора, наверное.
— Ну, хорошо. Правь, — сказала грустно Валентина Матвеевна и задумалась.
Весь этот разговор с Валентиной Матвеевной по-новому растревожил Сережу. Он и боялся ее немного. И как будто чувствовал себя сейчас в каком-то безмолвном с нею заговоре против своей семьи. Он смутно это понимал, чего-то стыдясь. И вместе с тем ему лестно было, что обратила на него внимание такая необыкновенная дама и даже предлагает ему свою дружбу.
На минуту Сережа забыл о своих падениях, и его сердце сжалось в сладком волнении: и Валентина Матвеевна, и весь мир вокруг показались ему таинственными и прекрасными. И синий пруд, и серебристые ивы на берегу, и высокие липы за мостиком, где начинался графский парк и откуда слышались тонкие звуки флейты — все было, как в какой-то повести чудесной, которую Сережа когда-то прочел, но в какой именно — он не знал, да и не все ли равно в какой.
Лодку прибило к берегу.
— Вот и приехали, — сказал Сережа, очнувшись от мечтаний.
— Так приходи ко мне, смотри, — сказала Валентина Матвеевна, выходя из лодки, которую Сережа притянул к берегу, захватив гибкую ветку ивы.
— А как же с лодкой быть? — спросила она, искоса поглядывая на мальчика.
— Здесь можно оставить. Я берегом дойду, — проговорил Сережа нерешительно и покраснел: он вспомнил, что придется сейчас идти полем, где наверное работают теперь Аннушка и Акулина, о которых не раз твердил ему Фома.
Сережа хотел пробраться берегом, без тропинки, чтобы не выходить на поле, но кустарник на берегу был такой густой, что идти было трудно. Сережа разорвал себе куртку и исцарапал руки и в конце концов должен был подняться кверху, где начиналось поле: по берегу дальше и пути не было: там была канава, большая и глубокая, через которую Сережа не мог перепрыгнуть.
Едва Сережа вылез из кустов, усталый и красный от смущения, как кто-то охватил ему сзади голову и закрыл глаза.
— Пусти! Пусти! — отбивался Сережа. — Я знаю, что это ты, Фома.
— Молодец ты, однако, — смеялся Фома, хлопая Сережу по плечу. — Я так и думал, что сюда без меня придешь. Да вот, видно, не судьба тебе быть одному, — и я тут.
— Я на пруду был. Я домой иду.
— А зачем ты в кустах сидел? — смеялся Фома, как будто не замечая смущения Сережи. — А мы тут картошку окапываем с милыми девицами.
Семь-восемь девушек работали здесь. Больно было смотреть на поле, на девушек, на дорогу вдали: так сияло золотое солнце. Облаков не было вовсе, и от этого казалось, что небо выше, чем всегда, и невидимые в высоте жаворонки пели так звонко, как будто справляли какой-то свой особенный солнечный праздник.
Девушки в кубовых подоткнутых юбках, с голыми до колен, запачканными черною землею, ногами перестали работать и смотрели на Фому и Сережу — иные серьезно, а иные смеясь.
— Так, значит, сегодня вечером за Демьяновскою ригою? — сказал Фома, обращаясь к двум ближайшим девушкам, с которыми он, по-видимому, разговаривал и раньше.
