Сережа Нестроев - [5]

— Мечтаете?

— Да… Хотела бы я знать, какие сны снятся таким мальчикам, как ты. Сегодня что тебе приснилось, например?

— Я забыл.

— Не хочешь сказать, значит. Ну, Бог с тобою… Поедем со мною кататься, Сережа. Ты грести умеешь? Мне лень самой.

— Поедемте.

Сережа притянул лодку к мосткам, и Валентина Матвеевна, чуть коснувшись его плеча, прыгнула в лодку и уселась на корме. Сережа сел напротив и, оттолкнувшись веслом, стал грести на середину пруда, стараясь не смотреть в глаза Валентине Матвеевне.

«Она смеется, а сама печальная», — подумал Сережа, косясь на свою спутницу, когда она замолчала и, должно быть, забыла о нем на минуту.

— Отчего, Сережа, ты ко мне никогда не заходишь? — спросила она, заметив его недоумевающий и робкий взгляд.

— Благодарю вас.

— А ты не благодари, а заходи просто. Ты мне нравишься, Сережа.

Сережа опустил голову. Они помолчали.

— Тебе дома не скучно? — вдруг совсем серьезно и как будто строго спросила мальчика странная его собеседница.

— У меня всегда тоска, — неожиданно признался Сережа, почувствовав почему-то доверие к этой грустной, непонятной Валентине Матвеевне, которую так не любили его родители.

— Милый! Неужели правда? Я так и знала. Я и полюбила тебя за твою печаль.

— Вы меня любите? Я не стою любви, — прошептал Сережа, и в первый раз решился взглянуть прямо в глаза Валентине Матвеевне.

«Какие у нее глаза странные», — подумал он, как будто никогда раньше не видел этих глубоких невеселых глаз.

— Ах! Какой смешной мальчик, — засмеялась Валентина Матвеевна. — Детей всегда любить надо.

— Я уже не ребенок.

— Не ребенок? Почему так? Нет, Сережа, ты еще ребенок, поверь мне…

— Думайте, как хотите, — пробормотал Сережа, совсем сконфуженный.

— А знаешь что, Сережа? Мне кажется, мы будем друзьями. Хочешь?

— Вы смеетесь надо мною?

— Нет, не смеюсь. Ты скажи только, хочешь или нет?

— Как жарко, — сказал Сережа, опуская глаза. — Куда грести, Валентина Матвеевна?

— Все равно куда. Только скажи сначала, хочешь ли со мною подружиться?

— Я сам не знаю.

— Вот как. Почему?

— Вы непонятная…

— Верно! Верно! Милый какой. Но только зачем тебе меня понимать. Не надо вовсе. Я и сама себя не понимаю.

— Я к тому берегу править буду. Вам завтракать пора, наверное.

— Ну, хорошо. Правь, — сказала грустно Валентина Матвеевна и задумалась.

Весь этот разговор с Валентиной Матвеевной по-новому растревожил Сережу. Он и боялся ее немного. И как будто чувствовал себя сейчас в каком-то безмолвном с нею заговоре против своей семьи. Он смутно это понимал, чего-то стыдясь. И вместе с тем ему лестно было, что обратила на него внимание такая необыкновенная дама и даже предлагает ему свою дружбу.

На минуту Сережа забыл о своих падениях, и его сердце сжалось в сладком волнении: и Валентина Матвеевна, и весь мир вокруг показались ему таинственными и прекрасными. И синий пруд, и серебристые ивы на берегу, и высокие липы за мостиком, где начинался графский парк и откуда слышались тонкие звуки флейты — все было, как в какой-то повести чудесной, которую Сережа когда-то прочел, но в какой именно — он не знал, да и не все ли равно в какой.

Лодку прибило к берегу.

— Вот и приехали, — сказал Сережа, очнувшись от мечтаний.

— Так приходи ко мне, смотри, — сказала Валентина Матвеевна, выходя из лодки, которую Сережа притянул к берегу, захватив гибкую ветку ивы.

— А как же с лодкой быть? — спросила она, искоса поглядывая на мальчика.

— Здесь можно оставить. Я берегом дойду, — проговорил Сережа нерешительно и покраснел: он вспомнил, что придется сейчас идти полем, где наверное работают теперь Аннушка и Акулина, о которых не раз твердил ему Фома.

V

Сережа хотел пробраться берегом, без тропинки, чтобы не выходить на поле, но кустарник на берегу был такой густой, что идти было трудно. Сережа разорвал себе куртку и исцарапал руки и в конце концов должен был подняться кверху, где начиналось поле: по берегу дальше и пути не было: там была канава, большая и глубокая, через которую Сережа не мог перепрыгнуть.

Едва Сережа вылез из кустов, усталый и красный от смущения, как кто-то охватил ему сзади голову и закрыл глаза.

— Пусти! Пусти! — отбивался Сережа. — Я знаю, что это ты, Фома.

— Молодец ты, однако, — смеялся Фома, хлопая Сережу по плечу. — Я так и думал, что сюда без меня придешь. Да вот, видно, не судьба тебе быть одному, — и я тут.

— Я на пруду был. Я домой иду.

— А зачем ты в кустах сидел? — смеялся Фома, как будто не замечая смущения Сережи. — А мы тут картошку окапываем с милыми девицами.

Семь-восемь девушек работали здесь. Больно было смотреть на поле, на девушек, на дорогу вдали: так сияло золотое солнце. Облаков не было вовсе, и от этого казалось, что небо выше, чем всегда, и невидимые в высоте жаворонки пели так звонко, как будто справляли какой-то свой особенный солнечный праздник.

Девушки в кубовых подоткнутых юбках, с голыми до колен, запачканными черною землею, ногами перестали работать и смотрели на Фому и Сережу — иные серьезно, а иные смеясь.

— Так, значит, сегодня вечером за Демьяновскою ригою? — сказал Фома, обращаясь к двум ближайшим девушкам, с которыми он, по-видимому, разговаривал и раньше.