Сережа Боръ-Раменскiй - [30]
— Уйми Падишаха. Я молчать не намѣрена и всегда дамъ ему сдачи да еще съ прибавкой.
Такимъ образомъ при горячности Сережи и задорѣ Глаши выходили столкновенія и ссоры. Серафима Павловна махала рукой и говорила:
— Перестаньте, надоѣли до смерти. Глаша, чтò ты злишься? Сережа, не приставай къ ней!
Но эти увѣщанія совсѣмъ не дѣйствовали, и, наконецъ, адмиралъ замѣтилъ несогласія въ семействѣ и позвалъ Сережу въ свой кабинетъ.
— Я тобою недоволенъ, — сказалъ онъ ему холодно, — ты опять за свое. Ты забралъ себѣ въ голову, что ты совершеннолѣтній и полный въ домѣ хозяинъ. Слугъ ты оскорбляешь, приказываешь имъ круто и рѣзко. Вчера ты такъ крикнулъ на Ѳедосея, что было слышно въ залѣ.
— Но, папа, если бы вы видѣли, какой безпорядокъ въ буфетѣ и какая грязь на задней лѣстницѣ.
— Въ такомъ случаѣ скажи, чтобы тотчасъ убрали, при тебѣ, немедленно, а шкапы въ буфетѣ помоги убрать самъ, приведи въ порядокъ. Когда слуги увидятъ, что ты взялся за дѣло, они бросятся помогать тебѣ и уберутъ все мгновенно. Ну, а съ сестрами зачѣмъ ты ссоришься?
— Я съ Вѣрой не ссорюсь, но Глаша такъ задорна, что…
— Уступи ей. Ты старшій. А знаешь ли ты, что такое старшій? Старшій обязанъ подавать примѣръ и долженъ прежде всего владѣть собою. Чтобы пріобрѣсть вліяніе, онъ долженъ жертвовать собою для удовольствія меньшихъ, старшій на семью работникъ.
— Ну ужъ, папа, — сказалъ Сережа съ негодованіемъ, — я ничьимъ работникомъ быть не хочу, развѣ только вашимъ и мама.
— Ну, а не хочешь, такъ и не требуй ни отъ брата ни отъ сестеръ особеннаго чувства и ужъ никакъ не жди уступчивости. Приказывать, требовать повиновенія — право отца и матери. Повторяю, старшій братъ не господинъ, а работникъ и только этимъ покровитель семьи. А самодуръ-указчикъ всѣмъ въ тягость и вноситъ въ семью раздоръ и возмущеніе.
— Но, папа, — сказалъ Сережа съ жаромъ, — вы всегда мнѣ дѣлаете выговоры и недовольны мною, а зачѣмъ не уймете вы сестеръ? Вѣра всегда молчитъ, но упряма, какъ оселъ, а Глаша задорна, какъ… какъ…
— Ищи, ищи сравненія погрубѣе того, которое нашелъ: упряма, какъ оселъ. Необыкновенно благовоспитанно и привлекательно и еще говоря о сестрѣ. Очень пріятно слышать.
— Извините меня, папа, я увлекся…
— Знаю, но именно этого рода увлеченій терпѣть не могу. Нельзя забывать уваженія, съ которымъ ты обязанъ говорить съ сестрами; я ужъ не говорю о нѣжности. Къ несчастiю, я ея не вижу между вами.
— Я друженъ съ Ваней.
— Кто съ нимъ друженъ не будетъ. Это агнецъ — незлобивъ, кротокъ и нѣженъ, какъ дѣвушка.
Адмиралъ вздохнулъ и послѣ краткаго молчанія продолжалъ:
— Выслушай, мнѣ надо сказать тебѣ многое. Мы всѣ не знаемъ, чтò насъ ожидаетъ въ будущемъ; жизнь прожить — не поле перейти, — говоритъ русская пословица. Быть можетъ, и тебѣ придется нести тяготу не по силамъ. Наберись духу смолоду, приготовь себя ко всему могущему случиться. А человѣкъ готовъ, когда онъ вполнѣ владѣетъ собою и самого себя держитъ въ строгой уздѣ. Владѣя собою, всякій въ состояніи перенести невзгоды жизни и стать господиномъ даннаго положенія; тогда только вынести можно стойко битву жизни!
Адмиралъ хотѣлъ сказать что-то, но остановился; Сережа хотѣлъ спросить что-то, но не сказалъ ни слова.
— Ты понялъ меня, другъ мой, — сказалъ, наконецъ, отецъ съ нѣжностью, не часто звучавшею въ его голосѣ.
— Понялъ, папа; только я не знаю, почему вы думаете, что мнѣ придется вынести многое. Я такъ счастливъ, живу такъ хорошо, какъ дай Богъ всякому.
— Конечно, но помни всегда мои совѣты и наставленія; они тебѣ пригодятся, какова бы ни была въ будущемъ жизнь твоя. Помни въ особенности, что ты старшій братъ, угождай, лелѣй, балуй сестеръ, не заносись и не корчи изъ себя самодура. Обѣщай мнѣ и будь мнѣ другомъ и помощникомъ.
Сережа бросился къ отцу на шею. Адмиралъ сжалъ его въ своихъ объятіяхъ и погладилъ его по головѣ.
— Я обѣщаю, обѣщаю, — шепталъ Сережа, и въ голосѣ его слышались сдержанныя слезы.
— Вѣрю… а теперь бери шапку и пойдемъ вмѣстѣ въ поле.
А Вѣра и Глаша сидѣли въ классной; Вѣра прилежно вышивала въ пяльцахъ, которыя были окутаны чистымъ полотенцемъ, чтобы не запылить узора. Глаша сидѣла около нея; на ея колѣняхъ лежало небрежное вязанье изъ бѣлой бумаги съ красными узорами. Это вязанье начато было давно, оставалось то на креслѣ, то на кушеткѣ, то на столѣ, пока Сарра Филипповна, ворча и выговаривая, не приказывала Глашѣ убрать его. Въ мысляхъ Глаши вязанье это долженствовало сдѣлаться одѣяломъ, но пока представляло длинную сомнительной чистоты полосу.
— Что ты молчишь? сказала Глаша, — уткнула голову въ работу, точно тебѣ за нее платятъ. Гадко смотрѣть.
— Я хочу скорѣе докончить эту подушку.
— Зачѣмъ? Кому? Для чего? Всѣ эти подушки — вещи, никому ненужныя. Скажи, тебѣ все равно, здѣсь ли прожить зиму, или въ городѣ?
— Конечно, не все равно. Мнѣ скоро семнадцать лѣтъ, хочется повеселиться; но не моя воля, я перемѣнить ничего не могу, такъ поневолѣ стараюсь дни коротать. Не плакать же? сказала Вѣра спокойно.
— Зачѣмъ плакать? Но и безъ слезъ можно негодовать и сердиться.
— А чтò изъ-за того пользы?
