Серебряный Ястреб - [22]

Он сложил еду и новую одежду в холщовую сумку. Перекинул ее через плечо, надел на шею ракушку для связи и протянул руку ладонью вверх.

– Давай, – сказал он, и монструм послушно слетел ему на руку.

Никаких замечаний он не отпускал, встреча с Тенью его, кажется, припугнула. Ларри подул на монструма, и тот начал съеживаться, пока не упал на ладонь крохотной глиняной фигуркой попугая. На спине у поделки была трогательная петелька, чтобы вешать ее на шею, что Ларри и сделал, добавив подвеску на шнурок, к ракушке.

Поколебавшись, Ларри выгреб из тайников сахар и увеличительное стекло и тоже затолкал в сумку. Стекло пригодится, чтобы разводить огонь, а сахаром перекусить куда интереснее, чем безвкусным пайком. Стихи он оставил – вот уж что вряд ли пригодится. А потом вышел на крыльцо, превратился в Ястреба и взлетел, мягко приминая крыльями воздух. Карту он помнил, небо было ясным, ветер – попутным. Как сказали бы много-много лет назад: чудесная погода для того, чтобы отправиться навстречу своей удаче.

Глава 3 Мед и камни

Ларри никогда еще не залетал так далеко. Одно дело наворачивать круги над морем вокруг родного острова и совсем другое – отправиться к горизонту, зная разве что направление (строго на восток, когда покажется земля – резко свернуть на юго-восток). В теории он понимал, что лететь над этой огромной водой, измятой волнами, придется целый вечер и ночь, он высчитал по карте, но через несколько часов теория грустно поблекла от встречи с практикой.

Шквальный ветер сносил в сторону, крылья ныли, бугристая серая поверхность внизу начала казаться угрожающей, чувство направления сбоило.

«Ты потерялся, – шептал голос в его птичьей голове, и Ларри раздраженно пощелкивал клювом, чтобы заставить его заткнуться. – Тебе негде отдохнуть, ты упадешь от усталости и захлебнешься, пойдешь ко дну, мокрый ты ком перьев».

Ларри замолотил крыльями с удвоенной силой. По законам театральных пьес вроде «Героического Ястреба» в разгар испытаний должно было открыться второе дыхание, а у него и первое-то едва не закрылось. К ночи усталость стала просто невыносимой, волны шумно раскатывались внизу, да еще и дождь полил, как будто эта ночь поставила себе целью избавиться от Ларри во что бы то ни стало.

Всегда оставался вариант проскользнуть обратно домой через Тень, но сил на это уйдет немерено, а позора не оберешься, – слабакам вторых шансов не дают. Поэтому Ларри сказал себе, что назад не повернет ни за что, и прибег к верному средству дотянуть до берега: залез в собственное теневое хранилище.

Создать такой уголок может каждый, надо только вспомнить самый несчастный момент своей жизни. Воспроизвести в мельчайших подробностях, придать ему силу, и тогда воспоминание станет хранилищем, куда в любой момент легко попасть: сложить личные теневые предметы, если ты богатенький и они у тебя есть, или напитаться печалью, гневом и страхом, которые прибавят тебе сил. У Ларри хранилище было так себе, потому что воспоминание оставалось блеклым и, сколько он ни пытался, воссоздать его целиком не получалось.

Он зажмурил свои птичьи глаза и попал туда сразу, рывком. Гулкое бесконечное помещение с одинаковыми кроватями – приютская спальня много лет назад. Неясные тени других детей, контуры шкафов и стульев. Он сам, еще совсем мелкий, лет четырех, стоит у окна, а воспитатель отнимает у него что-то мягкое. Предмет, который они тянут каждый к себе, выглядел размытым, потому что Ларри никак не мог вспомнить, что это было. Подушка? Какая-то одежда? Он где-то прятал эту вещь, не хотел, чтобы ее обнаружили, – но, конечно, однажды это произошло, и воспоминание, пусть увечное и нечеткое, разбивало ему сердце даже много лет спустя.

«Взрослый человек не должен позволять ни единой капле любви и привязанности проникать в его сердце, – писал Великий Магус. – Наш долг – учить своих детей вырывать из себя это чувство. Не обретение любви усиливает наш дух, наш анимус, но ее потеря».

И сейчас Ларри замер в этой призрачной комнате, снова и снова наблюдая один и тот же момент: у него что-то отнимают, поясняя, что это ради его будущего, а он кричит, потому что нет на свете ничего более ценного, чем этот мягкий на ощупь предмет. Где-то снаружи его тело трепала гроза над морем, а он сам был здесь и подпитывался собственными страданиями, потому что никакая буря и усталость не сравнятся с лютым ужасом того дня.

Ларри серьезно кивнул сам себе и открыл глаза. Дождевые капли били по клюву, крылья набрякли от влаги, но сил прибавилось. Как же прав был Магус: лучшее волшебство – то, которое можешь соткать из собственных потерь.

На рассвете, когда Ларри уже одеревенел от усталости и двигал крыльями на чистом упрямстве, впереди показался болотистый, расплывчатый в утреннем тумане берег. Будь Ларри персонажем какой-нибудь сцены «Героического Ястреба», он вскричал бы что-то вроде: «О, сила духа вновь меня спасла – основа и побед, и ремесла!», но в реальности он тупо подумал: «Ого, берег», и свернул к юго-востоку. Как ни странно, приземлиться больше не хотелось, – в глубинах усталости, видимо, есть точка, где тебе становится просто интересно, сколько ты еще протянешь.