Серебряный остров - [7]

Цырен гордился, что он бурят и что это великое, в песнях воспетое море испокон веку принадлежит его предкам. Недаром глаз его узок — чтобы ловчее выцеливать дичь, недаром сильна рука — чтобы вернее поразить зверя. Однако он чувствовал и кровное свое родство с теми голубоглазыми, светлобородыми богатырями, которые заново открыли Сибирь и принесли его предкам ружья для охоты и зерна пшеницы, чтобы засеять пустынные степи. Все очень просто: его мать была бурятка, а отец — русский…

Но сейчас Цырена интересовало одно — пароходы. А пароходов не было видно. Наверное, целый час обшаривал он биноклем водную гладь — бесполезно. Обескураженный вернулся в пещеру.

— Эй, робинзоны, не пора ли вставать?

Санька потянулся:

— Ушицы бы сейчас… ведерко!

— И хлебца… по булке на нос, — отозвался Рудик.

Они вышли наружу — и зажмурились: такой ослепительно яркий, голубой, зеркально чистый лежал перед ними Байкал. Байкал, едва не погубивший их вчера. Залюбуешься — и не поверишь, что это одно и то же море. Санька покачал головой:

— Ничего не понимаю? И как мы сюда забрались? Сплошная же стена. Уцепиться не за что.

Прямо под уступом, на котором росла сосна, плескались игрушечные волны. Казалось, опусти нитку с грузилом, и она достигнет воды, не задев скалу,

— Лодка, конечно, не вынырнула, — свесившись вниз, заметил Рудик. — И даже корзинок не видно.

— Была бы лодка, я еще попробовал бы спуститься, — не очень-то уверенно сказал Цырен. — А так — ну ее, эту стену, лучше не связываться! Давайте-ка проверим, что у нас есть.

Они разложили на полу пещеры содержимое рюкзаков. У них были миски, ложки и кружки, два перочинных ножа, соль, перец, чай, лавровый лист, иголки и нитки, бинокль, фонарик, спички, полотенца, мыло, зубная паста и щетки, вздувшаяся от воды книга «Старая крепость» — и ни крошки съестного! Если не считать помятой ватрушки, оставшейся от вчерашнего обеда на лодке.

— Как же это мы? — вмиг проглотив свою порцию и теперь собирая крошки, сказал Санька. — Там же у меня два печеных хариуса остались.

— Чего там хариусы! Хоть бы кусочек хлеба догадались прихватить в последний момент. Дернул же меня черт порядок наводить!

— Скажите спасибо, сами целы, — напомнил Цырен. — И вообще еще неизвестно, чем бы все кончилось, если бы мы рюкзаки набили. Ну вот что. Когда теперь удастся пообедать, от нас не зависит. Не прозевать бы только первое судно, которое пойдет по Байкалу. Из белой Санькиной рубахи флаг сделаем, а ты, Санька, мой свитер наденешь. Будем махать, кричать — должны заметить. Дежурим по очереди. И смотреть в оба!

— Думаешь, будет судно?

— Будет.

— Откуда? Рейсовые морем идут, далеко, а катера… им тут делать нечего.

Рудик был прав. Цырен помолчал, соображая, что бы такое сказать, чтобы друзья не пали духом, но ничего не придумал. Тогда нашелся Санька:

— Даже если не повезет… хватятся же нас дома.

Не сегодня, так завтра-послезавтра. Да еще горная была… Обязательно хватятся. Но дня три придется потерпеть.

— А человек живет без пищи как минимум тринадцать дней, — подхватил Цырен. — Так что голодная смерть нам не грозит. Какая-нибудь скорлупа да появится. Тут и ученые ходят, и туристы, и рыбаки. Ну что, Саня, заступаешь на вахту?

Санька остался дежурить, а Рудик и Цырен решили еще раз осмотреть пещеру. Они не обнаружили ничего нового, кроме одного: подозрительно черная стена в самом деле оказалась закопченной. Под лезвием ножа слой окаменевшей сажи отвалился, как отставшая штукатурка, обнажив обычную серую породу.

— Вот это да! — выпалил Рудик. — Значит, здесь… жили!

Цырен примерился взглядом к черным языкам на потолке и уверенно указал ногой в пол.

— Здесь у них был очаг.

Едва луч фонарика осветил пол, стало ясно: Цырен не ошибся. Из слежавшейся и затвердевшей от времени золы кострища торчали камни простенького очага. Камни, хранившие на себе следы огня. Цырен раскачал один из них и вывернул из грунта — под ноги посыпались камешки, обгорелые кости, угольки. Круглый белый булыжник подозрительно легко откатился к Рудику.

Рудик попятился, однако продолжал светить на это белое, круглое. Цырен осторожно перевернул странный предмет. На них смотрели пустые зияющие глазницы, белые зубы скорбно улыбались. Череп! Это был человеческий череп.

— Так вот кто здесь хозяин, вовсе не сова. Первобытный человек! Последний, оставшийся в живых. Все погибли… или ушли, а он остался… И с тех пор пять тысяч лет никто сюда не заглядывал.

— Скажешь тоже, пять тысяч! Любишь ты все-таки басни рассказывать! Тысячу лет, не больше. Череп-то еще совсем крепкий. Саня, иди-ка взгляни!

Санька взял череп в руки, осмотрел со всех сторон.

— Никакой это не первобытный. Тот бы уж сгнил давно… на воздухе-то. А этому от силы сто лет. Какой-нибудь дореволюционный охотник. Или рыбак.

— Много ты понимаешь! — обиделся Цырен. — А как же находят черепа разных там питекантропов, которым миллион лет? Тоже мне, знаток!

— В пещерах воздух особый, — поддержал Рудик. — Возможно, и первобытный. Только уж никак не пять тысяч. Тысяча — от силы. Надо его похоронить. Кто бы ни был, а человек.

Череп закопали в дальнем углу пещеры, где грунт оказался помягче. Вместо памятника решили поставить большой камень от очага. Но когда камень вытаскивали из груды золы, рука Цырена наткнулась на что-то твердое. Цырен копнул раз, другой — и вытащил… топорик. Настоящий топорик, с дырой для топорища, только каменный. Похоже, кремневый.