Серебряный меридиан - [54]

У меня есть кое-что, — таинственно сказал он и достал письмо, запечатанное сургучом.

— Это от Ричарда? Дай, дай сюда, покажи!

Тсс, тихо! Я прочту.

Ричард писал о своей жизни в Лондоне. Оказалось, что у мистера Бишопа, к которому он должен был поступить, все места уже были заняты. Его, Дика, взял в подмастерье и в обучение французский издатель — господин Тома Вотроллье. Было трудно поначалу, писал он, привыкнуть к шуму столицы. Кого и чего тут только нет. Иноземцы всех мастей, заморские товары, лавки с книгами в приходе собора Святого Павла. Больше всего Ричард был удивлен свободной манерой общения, будто никто в жизни не читал катехизис. Но, что ни говори, а жить здесь веселее. Очень важно научиться правильному общению со всякими людьми, как и подобает мужчине. Виола слушала, чуть дыша. Одна фраза обожгла ее: «Только здесь и можно по-настоящему стать мужчиной». Она сразу все поняла в отличие от Уилла. Ее словно осушили, опустошили, лишили надежды. Он не вернется. Никогда. Никогда. Говорить об этом было невозможно, терпеть — невыносимо.

Письма больше не приходили. Виола тосковала о далеком Лондоне. Но однажды ей в голову пришла до того простая мысль, что она изумилась, почему же раньше не додумалась до нее. В Лондон из Стратфорда ведет дорога. И, значит, по ней можно пройти самой — точно так же, как прошел Ричард. Пройти, чтобы увидеть его, улыбнуться ему, заговорить с ним, услышать, быть рядом — эта простенькая мысль вернула ей надежду. В ее сердце зазвучали слова «Песни песней»: «На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя: искала я его и не нашла его. Встретили меня стражи, обходящие город: «не видали ли вы того, которого любит душа моя?» Но едва я отошла от них, как нашла того, которого любит душа моя, ухватилась за него и не отпустила его…» [66].

Теперь она знала, что найдет способ добраться до Лондона и обязательно будет с Ричардом. От видения их близости ее знобило, тело слабело, руки дрожали, страх сменяла волна необузданной телесной жажды, головокружения, нежности и любви. Думая так, она касалась лба, терла его подушечками пальцев, чтобы не заплакать, и повторяла, как молитву, «Ты должен услышать меня». На секунду она испугалась. «Точно колдовство». Но тут же решимость вытеснила страх: «Ну и что? Я не делаю ничего дурного».

Глава V

Когда еще был я совсем малец,

И-хей-хо, все ветер и дождь,

Чего ни творил я, куда ни лез,

А дождь что ни день — все одно и то ж.

Эту песенку любил Ричард, а после его отъезда в Лондон ее часто напевала Виола.

Уильям стоял в гостиной Хогтон-Тауэра у окна и смотрел на небо. Странная картина. Небо серое, но светлое, как перламутр, и дождь идет. Дождь, дождь, дождь. Пробежаться бы да постоять под ним. Было душно. Он расстегнул черный бархатный дублет и распахнул ворот рубашки под ним.

«А дождь что ни день — все одно и то ж…»

— Продолжай.

За столом сидел его ученик — семилетний Артур Хогтон, домашним учителем которого теперь был он, Уильям Шакспир. Весной ему исполнилось шестнадцать, а осенью он поступил на службу в семью Хогтонов. В родном доме в Стратфорде тревога, которая постоянно нагнеталась, будто высасывала жизненные силы у живущих под его крышей. Энн, сестренку Уильяма, которой было всего восемь лет, погубила болезнь. В приходской книге появилась запись о «похоронном звоне по дочери мистера Шакспира». Положение Джона с его покосившимися делами стало совсем зыбким. Беда, как говорят, не приходит одна. Что-то недоброе стало происходить с Мэри. Из уверенной хозяйки большого семейства она превращалась в женщину, изнуренную непрерывным сопротивлением своим разочарованиям и страхам. Все, кто был ей дорог, на кого она возлагала надежды — ее муж и дети, изводили ее своими странностями, часто служившими причиной сплетен и досужих разговоров. Отчаяние подточило ее прежнюю веру, что когда-нибудь все изменится к лучшему.

Уильяму, единственному из семьи, жизнь готовила серьезные перемены. Весной Ричард уехал в Лондон, чуть позже в Стратфорд приехала Энн Хэтэуэй, а в августе — Джон Коттэм, учитель грамматической школы, где когда-то учился Уилл и где Дик Филд удивлял всех своими способностями, пригласил его зайти к нему.

Он внимательно посмотрел на Уилла, будто оценивая или измеряя его по одной ему видимой мерке.

— Мастер Шакспир, каковы ваши успехи в латыни?

— Мистер Коттэм, я давно ушел из школы…

— Я знаю, что вы занимались не только латынью, но и греческим. С мастером Филдом. Точнее сказать, это он занимался вашими латынью и греческим?

— Да, сэр.

— Он оставил мне рекомендацию о вас.

— Рекомендацию, сэр?

— Имейте терпение. Мастер Филд рекомендовал мне вас как лучшего своего ученика. Это позволяет мне ходатайствовать за вас перед сэром Александром Хогтоном из Хогтон-Тауэра в Ланкашире, которому нужен наставник его чадам. Мистер Хогтон высказал пожелание, чтобы это был ученик нашей школы — надежный, разделяющий его взгляды на катехизис.

Уилл все понял. Мистер Хогтон был католиком и хотел, чтобы учитель-католик рекомендовал ученика-католика в домашние учителя.