Серебряный меридиан - [43]

Джон гордился сыном и часто повторял Мэри, что хорошо, когда рядом такой сообразительный мальчуган — их будущая надежда и опора. Джон немного лукавил. Узнавая себя лишь намеком в чертах сына, он видел, как много тот взял от жены. Также говорлив, также непоседлив, с манерами и повадками людей образованных и воспитанных. Себя Джон к таким не причислял. Уилл был сильным, но сила эта скрывалась не в мускулах и широких плечах. В нем было что-то от уличного акробата — его выносливость крепла в гибких руках и ногах, которые по мере того, как он рос, все больше напоминали крученые корабельные канаты. И характером он пошел в Мэри. Им было хорошо вместе. Они даже танцевали иногда, держась за руки. Джон ревновал. Мэри любила веселье, была подвижной и шумной, ей не хватало с мужем радости, а он не умел доставить ей этого удовольствия. Уилл стал благодарным слушателем ее затейливых, как пряники, сказок и партнером в праздничных розыгрышах и забавах. Но с рождением Гилберта Мэри уже не могла уделять старшему сыну прежнего внимания и передала часть забот о нем в руки своих помощниц. Поначалу новорожденный брат очень интересовал Уилла, но вскоре ему стало невыносимо скучно. Гилберт ел, спал, плакал и снова ел и спал. Потом долго ползал и ничего не говорил. Как Уилл не бился, как не старался в свои три года растормошить брата, ничего не получалось, кроме капризов и слез. К тому же его самого несколько раз отшлепали за то, что он решил поставить Гилберта на ноги и научить ходить, а в другой раз уронил, пытаясь перенести его в сад. Там только что объявилось новое семейство — под старой ивой кошка принесла котят, не меньше восьми, разноцветных и с разными характерами. Теперь весь выводок прозрел и играл со склонявшимися до самой земли и развевающимися на ветру ветвями. Пропустить такое зрелище было верхом безрассудства. Но Гилберту было все равно. Не до ивы и не до кошки с котятами. Есть и спать — вот единственное, что ему было нужно. И уж, конечно, никаких говорящих гусей и осликов. Завести таких дивных животных Уилл мечтал давно и так страстно, что, бывало, воображал, будто чудо уже произошло — его желание исполнилось, и вот-вот, как только он шагнет за порог спальни, гусь и ослик окажутся в комнате. Или дверь сама откроется и животные появятся на пороге. Этого так хотелось, что голова раскалывалась от усилий. Ему казалось, что чем больше он станет об этом думать, тем быстрее чудо произойдет. Но ничего не происходило. До нынешнего дня. Теперь у него, у Уилла, появилось его чудесное живое существо. Только оно было лучше любого волшебного гуся или говорящего ослика. Оно — она — сидела перед ним и смотрела на него. Она была вся своя с головы до ног. Казалось, дотронься он до нее и тут же сам почувствует свое прикосновение. Ему захотелось играть — и они тут же начали играть. Он спросил — она ответила. Он протянул к ней руки — она тут же обняла его. Это было чудо, как в сказке, его собственное.

Эльма, как и Уилл, была восприимчивой и чуткой ко всему, что происходило вокруг. В семье Эвансов ее научили говорить и понимать, где и с кем она живет, ее постепенно знакомили с окружающим миром и с работой, которой обучали всех детей с малолетства. На глазах девочки происходили те же события и разыгрывались сцены, какие когда-то стали первыми впечатлениями и для ее матери. Вокруг доили коров, делали сыр и масло, кормили кур и свиней, просеивали зерно и сушили сено, мастерили и чинили, во дворах стирали и развешивали белье, на кухнях пекли хлеб и варили пиво, отмеряли солод и соль. В садах сажали цветы и косили траву, в огородах пололи и поливали, в домах сидели за прялками, к праздникам процеживали вино и красили ткань. Эльма слышала мычание коров и кудахтанье кур. Она пробовала то горькую, до того она была соленой, соль, то маслянистые сливки, то обжигающий нос чеснок, то корку опаленного над огнем хлеба. Земля и глина приклеивались к ее лодыжкам, вода холодила лицо и руки, чистотел щипал ранки и ссадины, сверчки баюкали, петухи поднимали с рассветом.

Ее учили молитвам на латыни и рассказывали жития святых, всегда предостерегая: «Никому никогда не говори об этом». Эвансы, как многие семьи в городе и его окрестностях, были католиками, приверженцами отвергнутой и гонимой властью веры. Однажды Эльма проговорилась. Услышав, как дети обсуждали свои имена, она похвасталась, что ее зовут Вильгельминой в честь Вильгельма Завоевателя, но перепутала его со Святым Георгием, молитве которому ее научили, и рассказала, что Вильгельм высадился на их острове, чтобы убить дракона. Дети слушали, раскрыв рот. Но вдруг отец одного из них, запрягавший рядом лошадь, услышал ее рассказ и закричал: «Что ты несешь всякую ересь? Он был великим воином, это верно, а все остальное про драконов — это бабьи выдумки!» Эльма не понимала, отчего он так разозлился, но, подумав, решила, что виновата сама — она впервые нарушила запрет. Проболталась. К счастью, ничего страшного не произошло. Но она запомнила на всю жизнь: молчать для нее — мучительно, говорить то, что хочешь — опасно.