Серебряный меридиан - [118]

Шрифт
Интервал

Смотрю я молча. В сердце и в висках
Сознанья нет. Но вес мой перелился.
В сосуд… На свет? На волю? Я в тисках?
Вдруг — словно шелк в ладони. Шум и всплески —
О грешное, тяжелое кольцо.
Я знаю контур… купол Брунеллески…
Флоренции цветущее лицо…
Я ощутил — не краскою, не звуком
Я на земле. Дышу или… стою?
Вдруг: больно мне!
И правда — точно руку
Вложили с чем-то тяжким… в грудь мою.
Я словно что-то видел, что-то слышал.
Но где я был — не знаю ничего.
От голоса меня тревожат вспышки
В глубокой мгле сознанья моего.
Ожоги тренья… словно озаренья…
Горят в локтях, ладонях и ступнях.
Нас обжигают первые мгновенья,
Как родниковый ключ в камнях, в корнях,
Ключ ледяной…

7 декабря мы начали записывать аудиокнигу — роман Джима «А лучшее в искусстве — перспектива».

— Свой театр у микрофона — это моя мечта. Давняя, — призналась я после очередной записи.

— А просто театр?

— Тоже мечта, только в степени.

Театр — неожиданный зигзаг удачи, как оказалось, развернувший передо мной прямое до горизонта полотно дороги всей судьбы.

Я посвятила Маффина в свои сердечные тайны. Самый близкий из моих друзей сказал мне то, в чем я не решалась признаться самой себе.

— Работать для театра и в театре — разве это не твое?

— Мое.

— Так чего же ты ждешь?

— Не я жду, а Джим.

— Мне кажется, ты не замечаешь очевидного.

— Может быть. Или мне кажется это слишком хрупким. Но мне это нравится. Вот послушай:

Куда дорога поведет,
Куда придет мой путь далекий?
Я на восток смотрю, на доки,
И будто сердце к ним зовет.
Как нетерпением полны
Теперь идущие недели!
Ты знаешь, как всегда радеют
Для исполнения мечты?

Помню, как мы играли в снежки в Эджерли-Холле на лужайке перед домом в первый день Рождества, которое в том году выдалось на удивление снежным. Джим в мягких вельветовых джинсах, тонком джемпере поверх белой футболки, с длинным шарфом на шее, в короткой расстегнутой куртке армейского покроя, соскочив с каменной террасы, перемахнул через парапет, слепил первый снежок и запустил в меня. Девчонки — Линда, Энн — не отставали. Только Форд держался, пока Мартин не повалил его в снег. Было хорошо здесь среди дорогих мне людей. Прошло всего несколько дней, когда я проснулась с ощущением, что это мой дом. Десятого января наступила моя любимая зимняя оттепель, когда снег, особенно на склонах, превращается в зернистое крошево и становится скользким настолько, что будь то обувь, лыжи или шины, все теряет сцепление и разгоняется с холодящей скоростью. Тишина и свежий воздух под пасмурным небом. Мягкий, влажный, теплый и прохладный одновременно. И шум в нем откуда-то из-за горизонта. Весна издалека уже идет сюда, к Эджерли-Холлу.

А я все приглядываюсь к Джиму. Мне почти не приходилось общаться с людьми, так подолгу и часто живущими за городскими пределами. Он — неотделимая часть природы. Точно дерево или облако. Его глаза глядят так же, как смотрят листья клена или, скажем, боярышника. Я не первая заметила это.

Деревья, только ради вас,
И ваших глаз прекрасных ради,
Живу я в мире в первый раз,
На вас и вашу прелесть глядя.
Мне часто думается, — Бог
Свою живую краску кистью
Из сердца моего извлек
И перенес на ваши листья.
И если мне близка, как вы,
Какая — то на свете личность,
В ней тоже простота травы,
Листвы и выси непривычность [192].

Это и о Джиме. «От простоты травы» и «выси непривычности» его естественность и природная мудрость, широта взглядов и уверенность в себе, что так выделяет его и привлекает к нему.

Широкие окна библиотеки со стороны главного фасада дома смотрят на газоны, реку, просторные поля за ней и лес, изогнутый подковой, на горизонте. Справа видны мост и подъездная дорога. Она скрывается за правым крылом дома.

Стол Джима. Два компьютера, много книг — о Шекспире, по истории книгоиздательства, iPhone, итальянский лавр и розмарин в небольшой вазе за настольной лампой, шкатулка для ключей, портрет Голсуорси в ореховой раме. Стол светлый и добрый. На стене за спинкой рабочего кресла — панорама Лондона времен Елизаветы со стороны реки. На противоположной стене — Венеция. Я понимала, что он чувствует, работая здесь, защищенный светом настольной лампы. Однажды испытав, уже не можешь отказаться от этого наслаждения. И еще здесь я попала в мир совершенного покоя. Словно наступили минуты звонкой тишины после шторма. Дождь прошел. Блестит гравий, дышит воздух, солнце появилось без помпы и суеты. Лучистое видение сияющего мира. Поэзия жизни.

Часами я просиживала в библиотеке за столом или на тахте. Дня три без сна. Я работала. Появилась снова счастливая боль ладони и среднего пальца — натруженная мозоль! И главное — блаженное время, когда мыслишь, чувствуешь, живешь по-другому:

Все, что ночи так важно сыскать
На глубоких купаленных доньях
И звезду донести до садка
На трепещущих мокрых ладонях[193].

— Джим, это все ты.

— Это не я — это дом. Здесь не может быть иначе, я знаю. Пиши. И попробуй сама выйти на сцену. Не годится, чтобы пропадал такой голос.

— Я работаю у микрофона и с микрофоном. На сегодня это единственный для меня выход в мир.

— Но разве не мучительно терять время на бездарных презентациях и скучных конференциях? Зачем выкручивать себе руки? Обрати внимание на театр, на фестиваль, на Эджерли-Холл, на меня, наконец.


Рекомендуем почитать
Мелодия во мне

Нелл Слэттери выжила в авиакатастрофе, но потеряла память. Что ожидает ее после реабилитации? Она пытается вернуть воспоминания, опираясь на рассказы близких. Поначалу картина вырисовывается радужная – у нее отличная семья, работа и жизнь в достатке. Но вскоре Нелл понимает, что навязываемые ей версии пестрят неточностями, а правда может быть очень жестокой. Воспоминания пробиваются в затуманенное сознание Нелл благодаря песням – любимым композициям, каждая из которых как-то связана с эпизодом из ее жизни.


Воскресное дежурство

Рассказ из журнала "Аврора" № 9 (1984)


Юность разбойника

«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.


Теплый лед

В книгу вошли рассказы, посвященные участию болгарской Народной армии в боевых действиях против гитлеровских войск на заключительном этапе второй мировой войны, партизанскому движению в Болгарии, а также жизни и учебе ее воинов в послевоенный период. Автор рисует мужественные образы офицеров и солдат болгарской Народной армии, плечом к плечу с воинами Советской Армии сражавшихся против ненавистного врага. В рассказах показана руководящая и направляющая роль Болгарской коммунистической партии в строительстве народной армии. Книга предназначена для массового читателя.


Проза жизни

Новая книга В. Фартышева состоит из повестей и рассказов. В повести «История одной ревизии» поднимаются крупные и острые проблемы в современной экономике и управлении, исследуются идейные и нравственные позиции молодых ревизоров, их борьба с негативными явлениями в обществе. Повесть «Белоомут» и рассказы посвящены экологическим и морально-нравственным проблемам.


Гамбит всемогущего Дьявола

Впервые в Российской фантастике РПГ вселенского масштаба! Технически и кибернетически круто продвинутый Сатана, искусно выдающий себя за всемогущего Творца мирозданий хитер и коварен! Дьявол, перебросил интеллект и сознание инженера-полковника СС Вольфа Шульца в тело Гитлера на Новогоднюю дату - 1 января 1945 года. Коварно поручив ему, используя знания грядущего и сверхчеловеческие способности совершить величайшее зло - выиграть за фашистов вторую мировую войну. Если у попаданца шансы в безнадежном на первый взгляд деле? Не станет ли Вольф Шульц тривиальной гамбитной пешкой?