Серебряный блеск Лысой горы - [114]

Когда Нигора подошла к больнице, навстречу ей вышел Ходжабеков.

Он шел тяжело, опираясь на палку. От его прежнего солидного вида и следа не осталось, он согнулся, как семидесятилетний старик, а плечи пальто с коричневым каракулевым воротником обвисли. Глядя ему вслед, Нигора подумала: «И куда он пойдет теперь?» Перед глазами ее возникло размалеванное лицо Якутой.

— Жала, жала, как гранат, а как кончился сок, бросила и сбежала, — прошептала Нигора.

В этот день Ходжабеков уехал из Аксая, куда — никто не знал.

Одни говорили, что искать Якутой, другие — что к своим именитым дружкам, которых прежде щедро угощал на колхозные деньги. Но угощения, видно, не пошли впрок: узнав о том, что партийная организация колхоза исключила его из рядов партии, они сразу же отшатнулись. Потом в Аксае стало известно, что обком партии не утвердил исключение Ходжабекова, а дал ему строгий выговор. Так или иначе — больше Ходжабеков не вернулся в Аксай. Да здесь о нем уже никто не вспоминал: люди были заняты делами — начиналась горячая пора весенних работ.

Наступило Восьмое марта. В этот день Нигора работала полдня, а когда вернулась домой, обратила внимание, что у матери какой-то виноватый вид.

Войдя в комнату, она заметила, что мать старается загородить что-то, лежавшее на столе. Нигору разобрало любопытство, и она, вытянув шею, глянула через плечо матери. На бумаге переливался белыми и черными линиями шелк — хан-атлас.

— Папин праздничный подарок? — Нигора взяла в руки материю и, улыбаясь, взглянула на мать. Та то бледнела, то краснела и смущенно теребила бахрому скатерти. Нигора никогда не видела, чтобы мать чувствовала себя так неловко. Она хотела посмеяться над ее смущением, как вдруг ее осенила мысль: «Значит, цена мне — отрез хан-атласа?» Шелк выпал у нее из рук.

Мать хотела что-то сказать, но не смогла.

Нигора открыла свою сумку и, вынув точно такой же отрез хан-атласа, положила рядом. Они были одинаковые, как братья-близнецы.

— Вчера наградили на собрании... К празднику... Теперь верну. — Нигора повернулась и вышла в свою комнату.

«Ой, как стыдно, — думала она, — ведь еще вчера, когда награждали, подумала: «Почему другим девушкам простой штапель, а ей хан-атлас? Неужели все настолько глупы, чтобы не догадаться о намерении Акрама!»

Мать тихо вошла в комнату, остановилась возле дочери.

— Сам принес... Говорит, вы для меня как мать... Праздничный подарок... Пристал, просто мочи нет... Откуда мне знать, доченька. Работаете вместе... Думала, друзья.

Нигора молчала. Мать вышла в прихожую, немного погодя оттуда послышался ее голос. Надевая пальто, она приговаривала:

— Глупая я. Столько расстройства... и сейчас не поздно. Скажу: «Сохраните для будущей невесты». Отдам и вернусь обратно. Ничего тут зазорного нет...

Нигора хотела остановить ее, удержать, но не успела: мать быстро пересекла двор, калитка захлопнулась.

Оставшись одна, Нигора попыталась представить себе состояние Акрама, когда ему будут возвращать подарок. Наверное, покраснеет как свекла. Впрочем, он не покраснел, когда, давая взятку, хотел купить любовь, разве может покраснеть теперь? Сдвинулись густые брови Нигоры, а под длинными ресницами блеснул холодный огонек. Она взяла сумку, раскрыла ее и вынула букет фиалок, который подарил ей сегодня Шербек. Мысленно сравнила подарки Шербека и Акрама. Нет, Акрам никогда не поймет, какая разница между этим милым букетиком и пышным отрезом на платье. Такие секреты не описаны в медицинских книгах. Их могут прочесть лишь люди, у которых ясная и чистая душа. Нигора осторожно прижала цветы к груди.

Глава восемнадцатая

За клубом в саду пыхтят пузатые самовары, под двумя огромными котлами полыхает огонь. Мясник занят разделкой туши барана, подвешенной к дереву. Несколько проворных парней таскают воду из сая и наполняют большие глиняные сосуды. И опять, как на свадьбе Айсулу, Туламат дирижирует этим праздничным оркестром.

— Туламат-ака, — жалобно сказал один из парней, чистивших морковь, — земля-то, оказывается, сырая, замерзаем...

— Эй, самоварщик! Дай им чаю, пусть согреются!

— От чая придется много бегать, и работа застопорится. Туламат-ака, вы бы открыли свой склад да парочку белоголовых...

— Если горлышко откроется, закрыть его трудно. Для поддержания одинаковой температуры нужно будет постоянно подливать.

— Туламат-ака, вы не путайте нас с пьяницей Аширом, — осторожно вставил Кузыбай.

— Как же спутать, милый, Ашир был рыжий, а ты черный.

Парни расхохотались.

— Э, Кузыбай, дай-ка мне свой нож. А то еще выкинешь что-нибудь в самый разгар свадьбы!

Кузыбай вспыхнул.

— Эх, видно, никогда не освободиться мне от ваших насмешек, Туламат-ака, — сказал Кузыбай, протягивая нож.

— Вот так. А теперь скажу я вам всем — никогда не будьте похожими на Ашира Рыжего. Недавно, когда был в Ташкенте, встретил его случайно. Интересно получилось...

— А вы не схватили его за шиворот и не потребовали, чтобы заплатил за колхозное добро? — спросил повар.

— Растерялся... Еду я в трамвае в старый город на базар. Назаров просил, чтобы я купил чустскую тюбетейку и бекасамовый халат жениху. Чувствую кто-то толкает меня и протягивает руку. Калоши на босу ногу, белые штаны, а лицо... Ну, вылитый Ашир. Только кругленький такой, жирненький, и борода рыжая. Показывает молча на руку, а другой бороду поглаживает. Посмотрел я на него и спрашиваю: «Э-э, постой, с каких это пор ты стал немым?» Ашир как подскочит! Пока я опомнился, он уже спрыгнул с трамвая и скрылся. Городские женщины, оказывается, сердобольные, как накинутся на меня! Одна говорит: «Ходит себе немой. Просит, ну и что же? Что вы, милиция, что ли?», а другая поддерживает: «А если бы попал под трамвай?» Пока я объяснял им: мол, дорогие гражданочки, дело-то обстоит не так, а вот так, — они выбили своим гвалтом все мои мозги. И в тот же день, ну, надо же, на базаре, возле Соборной мечети, повстречал Якутой. Продавала поношенный китель и брюки Ходжабекова. Наверно, заметила меня, потому что вдруг исчезла.