Серебряные яйцеглавы - [45]

Няня Бишоп покачала головой.

— А кого яйцеглавы считают возможным победителем? — спросил Гаспар.

— Они ничего не говорят. Они стали ужасно скрытные. Я даже начинаю тревожиться.

— А вдруг все рукописи до единой — в самую десятку! Представляете, тридцать бестселлеров с одной подачи!

Чтение приближалось к концу, и напряжение стремительно возрастало. Папаша Зангвелл рвался к столу, и Джо Вахтер удерживал его лишь с большим трудом.

Наконец Каллингем откинулся в кресле и утомленно сощурил глаза. На этот раз он ответил на улыбку Элоизы только усталым кивком.

— МожетпосовещаемсяФлаксипреждечемтыначнешьчитатьпоследнююрукопись? — с неимоверной быстротой проговорил он все еще под влиянием пилюль «Престиссимо».

И выключил телеэкран Детской.

— Пустьдумаютчтоэтонеисправностьсети…

Флаксмен вставил последний ролик в свой аппарат и поглядел на партнера, который наконец справился со своим голосом и проговорил медленно и раздельно:

— Ну, как они тебе показались?

— Дрянь, — негромко сказал Флаксмен. — Сплошная дрянь.

Каллингем кивнул.

— И у меня тоже.

35

«В сущности говоря, я все время подозревал, что так оно и случится, — подумал Гаспар. — И все другие, вероятно, в глубине души это понимали. Разве эти столетние эгоисты, эти яйца из инкубатора, способны понять, что нужно читательской массе?»

Флаксмен и Каллингем вдруг представились ему романтическими героями, тщетно бросающими вызов беспощадной судьбе во имя благородного, но обреченного дела.

И Флаксмен действительно произнес тоном гордой покорности долгу:

— Осталосьпрочитатьещеоднудляпроформы, — и включил аппарат.

Все остальные с похоронными лицами столпились вокруг Каллингема.

— Это не романы, не повести, — заговорил Каллингем, — это загадки. Большинство из них абсолютно непонятно. И это естественно — ведь уже более века яйцеглавы занимаются только тем, что играют мыслями и жонглируют идеями. Одна из рукописей, например, представляет собой эпическую поэму на семнадцати разных языках, перемешанных чуть ли не в каждой фразе. Другая содержит конспект (и при этом довольно удачный!) всей мировой литературы, от древнеегипетской «Книги мертвых» до Шекспира, Диккенса и Хаммерберга включительно. В третьей первые буквы каждого слова образуют как бы вставную повесть. Правда, они не все так уж безнадежны. Есть, например, одна повестушка — по-моему, ее написал Двойной Ник, — где использованы все испытанные приемы и штампы расхожей беллетристики… но бесстрастно, холодно, без всякой души!

— Они вовсе не такие… — прерывающимся голосом сказала няня Бишоп. — Они… я уверена… не может быть, чтобы там не было… ничего хорошего. Ржавчик мне говорил… они ведь ничего нового не сочиняли… а использовали то, чем развлекали друг друга все эти годы…

— В том-то и беда, — вздохнул Каллингем. — Они стремились поразить, они запускали интеллектуальные фейерверки. Вот послушайте!

Он развернул одну из лежавших на столе лент.

— …Премрачная пуповина духовного пепла над краем сердца горящих самцов ленивым черепом поет во мраке о воздухе, что стоит — здешнея, мраморнея, колоннея и коченея. Жаждни! Сожми! Сожги! Четверо у могильной черты, взыскуя чистоты, можебнее, чем ты…

— Калли! — раздался громовый возглас Флаксмена.

Лицо издателя сияло.

— Калли, это сногсшибательно! — крикнул он, не отрывая глаз от экрана машины. — Сенсация на всю Солнечную систему! Прочти-ка пару страниц…

Каллингем уже перегнулся через его плечо, жадно вглядываясь в экран.

— Героиня родилась на Ганимеде. Она была лишена осязания, но стала акробаткой в кабаре на астероидах. Потом действие переносится на другие планеты. В повествование вводится знаменитый хирург… Но главное, все так подано, с такой проникновенностью! А название какое — «Почувствуйте мою боль»!

— Это Полпинты! — радостно крикнула няня Бишоп. — Он мне рассказывал. Я нарочно положила ее последней, потому что мне показалось — она не такая умная, как остальные…

— Никудышный из вас издатель! — ликующе воскликнул Флаксмен. — Калли, какого черта ты выключил телеэкран, нужно немедленно сообщить в Детскую!

Мгновенье спустя на телеэкране появился Полпинты в окружении двадцати девяти других яйцеглавов.

— Поздравляю! — Флаксмен потряс сложенными руками над головой. — Как вы этого добились? В чем секрет? Я спрашиваю об этом потому, что… что остальным тоже полезно послушать…

— Я попросту прилип к диктописцу! — в упоении воскликнул Полпинты. — И дал волю своему могучему интеллекту! Я закрутил Вселенную каруселью и выхватывал из нее все, что попадалось под руку! Я расплел нити космоса и заново сплел их! Я взобрался на престол господень, пока бог кормил архангелов, и надел на себя корону творца! Я…

Он вдруг замолчал.

— Нет, ничего этого не было, — задумчиво произнес он. — То есть почти ничего. Ведь у меня было столько новых впечатлений! Прогулки с Зейном, похищение… Нет, и это еще не все. Так и быть, я открою вам величайшую тайну. Я вообще ничего не писал! Эту повесть… написала няня Бишоп!

— Полпинты! Ах, идиот! — крикнула няня.

36

— Да, ее написала ты, мамочка, — властно сказал Полпинты. — Она возникла, когда я рассказывал сюжет. Я все время думал о тебе, стараясь, чтобы получилось интересно для тебя. И эта девушка в повести — тоже ты. Или, может быть, она — это я. Ведь это у меня нет осязания… Нет-нет… я как-то запутался…