Серебряная ветка - [37]

И так будет всегда, так будет повторяться и днем и ночью. Рука стражника в любой момент может опуститься тебе на плечо, и стук шагов замрет у двери… На все это у него не было сил.

Он услышал, как Флавий сказал:

— Поищи кого-нибудь другого, того, кто лучше подходит для такой работы. Юстин — лекарь, а я — солдат. И если мы чего-то стоим, то только в своей профессии. У нас нет качеств, нужных для твоего дела. Да и мужества такого, как должно, тоже нет, если говорить честно.

— Я сужу иначе, — ответил Паулин и, помолчав немного, добавил: — Меня не покидает мысль, что, когда придет Констанций, именно наша работа окажется более важной, чем та, что ждет вас, если вы вернетесь в легионы.

— Ты судишь иначе… Но как ты можешь судить? — с отчаянием в голосе произнес Флавий. — Ведь ты нас совсем не знаешь, ты с нами разговаривал всего четыре вечера или пять. Не больше.

— У меня… хм… на этот счет особое чутье. И я, как выяснилось, редко ошибаюсь в своих суждениях.

Юстин с несчастным видом покачал головой.

— Мне очень жаль, — только и успел вымолвить он, как его прервал Флавий:

— Уговаривать нас бесполезно. Мы уезжаем.

Сборщик налогов безнадежно опустил руки, как бы признавая свое поражение, но его пухлое личико при этом не утратило обычного доброжелательства.

— Что ж, жаль, — сказал он. — Но нет так нет. Больше не думайте об этом. С моей стороны было не совсем честно ставить вас перед таким выбором. А сейчас поешьте. Перед дорогой надо хорошенько подкрепиться.

Но почему-то еда, которая должна была бы иметь привкус свободы, отдавала пеплом, кусок вставал поперек горла, почти душил.

Часа через два они все — Юстин с Флавием, сборщик налогов и моряк из «Дельфина» — стояли возле искореженных ветром деревьев боярышника, лицом к морю, — там на веслах к берегу приближалось небольшое судно. Луна почти совсем зашла за тучи, но море еще светилось за окутанными мраком дюнами; колючий ветерок, вздыхая, пробегал по раскинувшимся на мили болотам, по низким прибрежным пойменным лугам, эоловой арфой, нестройно, едва слышно, пел в голых кривых сучьях боярышника. Луч света на миг выхватил корпус судна — золотисто-оранжевый цветок в мире темных красок: черных, серебристых, дымчато-серых. И сразу же кончилось напряженное ожидание.

— Это «Береника», можно не сомневаться, — сказал Паулин.

Настало время прощаться.

Моряк, мрачно молчавший всю дорогу с момента их встречи в условленном месте, повернулся к Паулину и грустно произнес:

— Не знаю, почему ты так старался из-за меня, но в любом случае я тебе благодарен. Я… я просто не знаю, что сказать…

— Тогда и не стоит тратить на это время. А теперь пора двигаться, дружок. Пора, пора.

— Спасибо, господин.

Моряк поднял руку в прощальном жесте и, повернувшись, зашагал вдоль берега. Флавий неожиданно спросил:

— Можно задать тебе вопрос?

— Только если быстро.

— Ты все это делаешь из жажды приключений?

— Приключений? Боги! — Даже в темноте они почувствовали, как ошеломлен Паулин. — Нет, конечно. Мне это чуждо, я… хм… слишком робок для этого. Ну а теперь прощайте. Нельзя держать судно — вот-вот начнется отлив.

— Уже идем. Прощай, и еще раз спасибо.

Юстин, придерживая рукой, как обычно, ящик с инструментами, пробормотал нечто невнятное, что и сам затруднился бы разобрать, и, оборотившись к морю, двинулся вслед за Флавием.

Они нагнали моряка из «Дельфина» и вместе стали спускаться, петляя между песчаными дюнами, к ровному, исчерченному волнами пляжу. Судно ждало их, затихшее, как спокойно сидящая морская птица. У кромки воды Юстин остановился и оглянулся. Он знал: оглядываться гибельно, но ничего не мог с собой поделать. В последнем отсвете мелькнувшей луны он увидел крепенькую фигурку Паулина, одиноко стоящего среди боярышника, а за ним пустоту бесконечных болот.

— Флавий, я остаюсь, — вдруг сказал он с отчаянием в голосе.

Наступила короткая пауза.

— Значит, я тоже, — ответил Флавий и добавил, усмехнувшись: — Ведь Паулин сказал: мы с тобой — две половинки одного целого.

Моряк из «Дельфина», стоя уже вводе, обернулся.

— Поторапливайтесь, — бросил он.

— Не беспокойся. Все отменяется. Передай там на судне, что двое остаются. Думаю, они поймут.

— Это, конечно, дело ваше, — начал было моряк, но Флавий прервал его:

— Ну, конечно, наше. Счастливо тебе, и… поторапливайся, — повторил он только что сказанные моряком слова.

Они замолчали, и тут же послышался тихий, осторожный шепот прилива, подбирающегося к их ногам. Они смотрели, как их спутник бредет по воде, погружаясь все глубже и глубже, — вода почти покрыла его с головой, когда он наконец добрался до ждущего их судна. Мелькнул свет фонаря, значит, моряка втянули на борт. Потом фонарь погас, в полной тишине подняли паруса, и суденышко, набирая ход, скользнуло по волнам и растворилось в море, как привидение.

Юстин вдруг ясно услышал громкие всплески прилива, которые тут же сменились минутным затишьем, услышал вой ветра, гуляющего по темным пустынным болотам за его спиной. Он почувствовал себя маленьким, беззащитным, у него засосало под ложечкой. Сейчас он и Флавий могли бы скользить по морю и к рассвету уже были бы в Гезориаке. Они снова вернулись бы к дневному свету, к привычной жизни, к старому братству. А вместо всего этого…