Серебряная свадьба - [12]

Мама никогда не догадывалась, как ненавидел Брендан все это. Как ненавидел петь, как ненавидел, когда она принималась хлопать в ладоши и выбегала в соседнюю комнату за фотоаппаратом, в то время как они пели «Веселому доброму другу».

Как он мечтал о том, чтобы они просто посидели все вместе, а не занимались какими-то дурацкими играми и выступлениями. Вместо праздника получался театр, и им приходилась разыгрывать дурацкий спектакль.

Вдобавок вся эта секретность. Не говорить тете Морин о новой софе. Почему? Мы не хотим, чтобы она знала, что софа — новая. Почему мы не хотим, чтобы она знала об этом? Видишь ли, ей не следует знать, что мы сильно потратились. А если она все же спросит о софе, надо отвечать: «О, софа, какие пустяки», — как будто тут и говорить не о чем.

Брендан не понимал этого. Им все время следовало что-то от кого-то скрывать. От своих близких, от товарищей по школе, от соседей, от Морин Бэрри — лучшей маминой подруги, от Фрэнка Куигли, который работал вместе с отцом и считался лучшим другом семьи. И в особенности от тех, из Ирландии. Нельзя было проговориться о чем-нибудь бабушке О'Хаган и ни словечка лишнего сказать в присутствии дедушки Дойла.

Жить в родительском доме было совсем не трудно, если смириться с тем, что не следует ничего выносить за его порог. Впрочем, по мнению Брендана, не слишком-то многое обсуждалось и внутри семьи.

Он помнил свой день рождения в том году, когда уволили отца. О, это был великий секрет! Отец умудрялся каждое утро уходить, якобы на работу, в обычное время и также, в обычное время, вечером, возвращался домой. Зачем он это делал, Брендан тогда не понимал; не понимал он этого и теперь.

А здесь, на ферме Винсента, в их расположенной на склоне холма крохотной усадьбе, где прошло детство отца, он чувствовал себя так, словно никогда не был тем мальчиком, который жил на Розмари-драйв и должен был получать хорошие отметки в школе, делая вид, что мечтает поступить в университет. Но мечтал-то он всю свою жизнь о том, чтобы вернуться на эту каменистую землю, где никто не заставлял его казаться тем, кем он на самом деле не был.

Брендан не называл Винсента дядей, хотя это был старший из братьев в семье отца; он всегда был для него просто Винсентом. Высокий сутулый человек суровой жизненной закалки, он молчал, если ему нечего было сказать. В маленьком доме на склоне холма, где в окружении пяти братьев рос его отец, не было места для пустых разговоров. Наверное, Дойлы были тогда очень бедны. Отец никогда не рассказывал о тех временах. Винсент же ничего не говорил ни о каких временах вообще. Телевизионные антенны высились на домах окрестных ферм, но Винсент Дойл не испытывал потребности в телевизионных сериалах. А маленький радиоприемник почти не работал. Каждый вечер Винсент слушал шестичасовые новости и специальные сообщения для фермеров, которые передавали перед новостями. Иногда, кроме того, он проявлял интерес к жизни ирландцев в Австралии и к истории с готовившейся высадкой армии Наполеона на ирландском побережье. Брендан не мог взять в толк, как могли интересовать его дядю подобные вещи. Ведь он никогда не покупал ни газет, ни каких бы то ни было других печатных изданий. Не был он и постоянным слушателем документальных радиопередач. Винсент не был отшельником, затворником или оригиналом. Он всегда носил костюмы, мир курток и брюк не был его миром. Каждые три года Винсент покупал себе новый костюм, при этом предыдущий как бы понижался в ранге и Винсент надевал его, лишь когда шел убрать в хлеву или погрузить овец в свой трейлер. При этом какой-нибудь из его старых костюмов вполне мог пригодиться для похода в церковь.

Брендан Дойл полюбил это местечко с того странного лета, когда он с родителями и сестрами приехал сюда погостить. По пути в Ирландию все чувствовали себя немного не в своей тарелке; на корабле и в поезде постоянно надо было помнить обо многих вещах сразу. Что нельзя говорить о том, как они не спали всю ночь по дороге на Хоулихед; о толпах людей, сидящих на своих вещах или набившихся в корабельный трюм; о том, как они целую вечность провели в ожидании поезда на промерзшей платформе. Об этом всю дорогу твердила им мать. Отец же говорил о другом: он просил не хвастаться перед дядей Винсентом, как хорошо они живут в Лондоне. И тогда Брендан попытался задать родителям один простой вопрос, при этом он чувствовал себя очень неуверенно, словно знал, что спрашивать это по каким-то непонятным причинам нельзя:

— Ну и кто же мы такие? То ли богачи, как расписываем бабушке О'Хаган, то ли бедняки, как представляемся дяде Винсенту и дедушке Дойлу?

Повисла тяжелая пауза.

Родители в ужасе смотрели друг на друга.

— Расписываем! — воскликнули оба почти что в один голос. Они ведь были совершенно уверены, что ничего не «расписывают» — они просто советовали детям не болтать лишнего о вещах, которые могли расстроить стариков. Вот и все.

Брендан помнил, как он впервые увидел ферму. Они провели три дня с бабушкой О'Хаган в Дублине и совершили затем долгое утомительное путешествие на поезде. Мать и отец казались удрученными из-за того, что некоторые вещи им пришлось оставить в Дублине. Слава Богу, дети вели себя хорошо и не болтали, о чем не надо. Брендан помнил, как они смотрели в окно на лоскутные поля Ирландии. Хелен попала в немилость из-за дурацкой шутки, которую позволила себе на вокзале; а главное, она шутила в присутствии бабушки О'Хаган! Анна была очень спокойна и не отрывалась от книги. Родители тихо переговаривались друг с другом.