Сердобольная. Первый Спас - [8]
ПЕРВЫЙ СПАС
Исторический рассказ
— А ноне, как и допрежь, государь-батюшка, на первый день августа на «воду» пойти соизволит? — спросил думный дьяк Дементий Башмаков царского окольничего князя Константина Щербатова, встретившись с ним на переходах к «Верху».
— Сказывал мне князь Володимер Дмитрич, что доподлинно еще недостоверно, но слушок имеется, что поход в Симонов монастырь и ноне состоится.
— Да как же иначе и быть-то? Спокон века так ведется, все государи в иордань погружались, разве только какая хворь приключалась, так патриарх с клиром на воду хождение совершал.
— Не таков наш батюшка царь, чтобы его и хворь от Божьего дела остановила! — горячо возразил Щербатов.
Разговор этот происходил за три дня до праздника Происхождения Честного и Животворящего Креста Господня, а на другое утро 30-го июля царь Алексей Михайлович сказал свой приказ думному дьяку Герасиму Дохтурову, что «изволит идти молиться Животворящему Кресту Господню на Симонов монастырь, где и в иордань погружение совершит».
Не мало хлопот предстояло Дохтурову, нужно было выбрать среди бояр «мовников» для государя и «чашников», озаботиться припасом всяким для похода!
Царь ходил в Симонов монастырь пешим, узнать следовало от постельного боярина — в каком наряде пойдет государь…
— Не забыть бы написать письмо дворецкому! — вспомнил толстый дьяк и, опустившись на скамью около стола, крытого красным сукном, взял перо, но прежде чем окунуть его в чернильницу, попробовал на ногте большого пальца, хорош ли расщеп.
— Корнило Петров! Прикажи Афонасью Ермилову, чтобы утре был в походе, да пришли с ним государев большой «солночник», чтобы жар не стомил батюшку-царя, как он изволит идти на походе… Нечего лениться, сидеть! Да вели Акинфу Фокину да Афонасью, чтобы они плат больший, лазоревый, что царевы «мовники» держать станут, с собою прихватили…
Долго еще писал дьяк приказ дворецкому, потея от страшной жары, стоявшей в июле. Он старательно выводил титлы, припоминая все, что нужно не забыть взять с собою в поход.
Солнце давно уже село, спустились сумерки чуткой летней ночи. В щипце загорелась восковая свеча, а дьяк все еще не мог закончить роспись необходимых вещей для царского похода на богомолье.
На другой день, после полудня, царский поезд был вполне готов, все находились на своих местах, что нужно было захватить с собою, заранее отправлено в Симонов монастырь, где государь пожелал провести ночь накануне крестного хода на воду.
Так как монастырь находился в недалеком расстоянии от города и остановок долгих не предвиделось, то особых запасов с собою не брали; монахи должны были сами угощать царя.
— Пожалуй к вечерням позапоздаем, ишь сколько солнце за полдень зашло! — заметил ближний человек Николай Собакин, приставляя козырем к глазам руки, и смотря на солнце.
— Попозже-бы лучше идти, жара поспадает, морить не будет, — ответил его товарищ Иван Прончев. Оба они были назначены в царские «мовники» и должны были, во время погружения царя в иордань, плескать на него водою и держать плат.
Действительно, день был страшно удушливый, парило сильно и, несмотря на сияющее солнце, кое-где на небе сбирались тучки.
— Ввечеру дождь сберется, прохладу даст! — заметил Собакин.
Хотя царь и решил идти на богомолье пешим, колымага его следовала в походе «про всяк случай».
Со сборами запоздали, вышли только часам к четырем. Передовой поскакал сообщить в монастырь, чтобы к вечерням царя не ждали.
Алексей Михайлович шел на богомолье без супруги с одними боярами, но все-таки шествие растянулось на долгое протяжение.
Царь был весел. Слегка опираясь на посох, он шел в обыкновенном «ездовом» наряде, разговаривая с князем Щербатовым.
Московский люд, сдергивая шляпченки, низко кланялся при встрече с государем. По обеим сторонам царского поезда шли боярские дети и рынды в красивых белых кафтанах, блестя на солнце стеклянными пуговицами и острыми бердышами, перекинутыми через плечо.
Скоро выбрались за город и пошли полями.
Местами озимое еще не было убрано, спелая рожь, точно золотое море, колыхалась от малейшего движения ветерка.
В воздухе стоял аромат спелого зерна.
— Сколь приятен для всех живущих должен быть этот запах! — проговорил царь, — он сулит им обильный урожай, закромы полные спелым зерном! Сорви-ка мне, Константин Осипович, цветик синенький, васильком что прозывается.
Тучный Щербатов бросился исполнять приказание царя, но полнота мешала ему наклониться.
Алексей Михайлович это заметил и улыбнулся.
— Вижу, твое, князь, напрасное старание, ты как тучный вол только мнешь злаки хлебородные, а нагнуться до цветка тебе невозможно.
— Фединька, — крикнул он стольнику Нарбекову, — сорви хоть ты!
Стольник сейчас же исполнил желание царя.
Смущенный неудачей, весь красный от усилий, возвратился Щербатов к государю.
— Сколь дивен Господь милосердый в Своих творениях — сказал Алексей Михайлович, рассматривая сорванный василек, — цветик милый приукрасил, как никому из людей не сделать!
Солнце стояло на закате, но жара не спадала, тучки исчезли, небесная бездна глядела сверху безмятежною лазурью, о дожде не было и помину. Пышущий зноем день догорал.
