Сердечная подруга - [7]

Матье давно научился не обращать внимания на мою раздражительность и уклоняться от потоков моего гнева, как боксер увертывается от удара противника. Чего он терпеть не мог, так это когда я начинал обижать его мать. С ранних лет Матье заступался за Элизабет и старался защитить ее от меня как только мог. В такие моменты он говорил со мной серьезно и твердо, как если бы это я был его сыном, а он – моим отцом. И я, пристыженный, выслушивал его и кивал головой. Я успокаивался и отправлялся в гостиную, чтобы сесть перед телевизором и курить одну сигарету за другой, пока Элизабет плакала в кухне.

А потом наступило то знаменательное лето, когда моя жена после яростной ссоры на пляже ушла с гордо поднятой головой. Матье недавно исполнилось десять, однако он сразу понял, что она не вернется. Когда мы пришли домой, то увидели, что она забрала все свои вещи. Сын нашел записку, в которой Элизабет просила его не волноваться и обещала позвонить ему вечером. К началу занятий в школе она получила развод. Матье стал жить на два дома: выходные – со мной, по будням – с женой, но, похоже, ему это новое хаотичное существование нравилось намного больше, чем бесконечные родительские ссоры в прошлом.

К восемнадцати годам он превратился в юношу ростом метр девяносто, серьезного, робкого и обаятельного. Свои длинные каштановые волосы он связывал в хвост на затылке и носил маленькие очки с круглыми стеклами, как у Джона Леннона.

Матье слушал меня не перебивая. Как автомат, я повторял то, что услышал от профессора. Не понимая глубинного смысла этих фраз, я просто проговаривал их вслух, одну за другой: «прекращение развития болезни на неопределенный срок», «стопроцентное покрытие за счет социального страхования», «тяжелый послеоперационный период»… Я понимал, что болен и нужно ждать трансплантации. И это ожидание могло оказаться долгим. А еще мне предстояло бросить курить. Мне, который выкуривал по три пачки в день!

И вдруг Матье порывисто меня обнял. Плечи его дрожали. На щеке я ощутил влагу.

Матье плакал.

– Папа! – охрипшим голосом произнес он. – Я боюсь за тебя:… Что, если ты умрешь? Если тебя не смогут прооперировать вовремя?

Не веря своим ушам, я гладил его по выпуклому затылку. Он рыдал как ребенок. А я не знал, что на это ответить. Матье прижимался ко мне совсем как в те времена, когда ему было восемь.

Мне вспомнились слова профессора, выражение его лица, когда он сказал, что моя жизнь теперь изменится. Только теперь я начинал понимать, что он имел в виду.

* * *

С миром больницы раньше я никогда не сталкивался. Несколько недель мне пришлось прожить в новом для себя ритме: ранний подъем, измерение давления и температуры, прием лекарств, обследования, туалет…

Ежедневно ровно в половину одиннадцатого профессор Берже ле Гофф в сопровождении когорты интернов, руководителей клиники, экстернов и медсестер делал обход. Весь персонал клиники выстраивался перед ним по стойке смирно.

– У меня для вас хорошая новость, – объявил профессор в начале второй недели моего пребывания под медицинским наблюдением. – Скоро вы сможете вернуться домой. Результаты тестов превосходные. Вам надлежит запастись терпением и дожидаться подходящего органа.

Никогда не забуду, как я вернулся домой. Посмотрев в зеркало в ванной, я увидел себя по-стариковски сгорбленным, в волосах появились седые пряди. Матье стоял у меня за спиной и не знал, что сказать. Он навещал меня каждый день, поэтому успел привыкнуть к переменам в моей внешности. Но стоило мне оказаться вне больницы, в окружении привычных вещей и предметов, как он осознал, насколько изменила меня болезнь.

Мое отчаяние росло с каждым днем, как зад девицы, больной булимией. Я почти не отходил от телевизора – смотрел все программы, даже детские мультики. Мне приносили какие-то книги, но они падали у меня из рук. Я часами изучал трещины на потолке, полосатый красно-зеленый узор на занавесках, растрескавшуюся краску на оконной раме.

Матье с согласия матери переехал ко мне: я в таком состоянии просто не мог оставаться в одиночестве. Когда сын был рядом, я чувствовал себя лучше. Матье был очень внимателен, даже нежен. А ведь я стал для него настоящей обузой! Он приносил мне еду на подносе, следил, чтобы я вовремя принимал таблетки, помогал с туалетом – словом, делал все, что требовалось. И всегда был неизменно добр ко мне.

Мне пришлось даже пережить визит сестер. Однажды они позвонили в мою дверь, и Матье вынужден был им открыть. Мне совершенно не хотелось с ними разговаривать. Особенно со старшей, Вероникой. Ревность, которую она испытывала ко мне, «младшенькому», за прошедшие чуть ли не сорок лет никуда не исчезла. Когда же на оглашении завещания нашей матери выяснилось, что она оставила мне больше, чем сестрам, между нами разверзлась пропасть. Как, наверное, моя сестрица ликовала в душе, увидев меня ослабевшим и больным… Брис – никчемная развалина! На такое стоило посмотреть.

Пятидесятилетняя матрона с рыхлым телом, раздувшимся от гормонов и желчи, Вероника показалась мне такой же безобразной, как я ее запомнил. Она унаследовала непривлекательную внешность нашего отца – его выступающий вперед подбородок и приплюснутый нос. Анна – милая, но анемичная и плаксивая, настойчиво уродовала себя перманентной завивкой, такой мелкой, что волосы ее стояли дыбом, а сквозь кудряшки просвечивала выжженная до блеска кожа головы.