Сердцелом (сборник) - [2]

В ту пору я писала стихи в невероятном количестве. Казалось, 20 лет до этого я просто молчала, и теперь всё, что я так хотела сказать, выливалось на бумагу. Он делал со мной что-то странное. Дарил эмоции, которые переполняли и разрушали меня. Мне нужен был выход, выброс, выплеск. Я выплёвывала слова на бумагу, лихорадочно записывала аритмичные строки, бредила ими. Однажды мне приснилось, как я пишу стихи на его обнажённом теле, вывожу букву за буквой, всё сильнее нажимая ручкой на его кожу. Я писала витиеватые строчки, чертила руны и целовала эти символы. Фантазия захватила меня полностью. Тогда же я написала стихотворение под названием «Мне снилось, что я писала стихи», а несколько следующих ночей не могла уснуть. Когда мы встретились, я попросила его снять футболку, взяла ручку и на спине стала рисовать те самые буквы, то стихотворение. С тех пор это превратилось в традицию. Плечи, спина, руки, грудь – всё покрывалось моими новыми строчками.

Я прибегала к нему на работу в разгар дня, потому что мне нужно было сказать ему несколько фраз. Важных-важных фраз. Ради этого я ехала сначала в метро, потом в электричке, а затем и в маршрутке. Чтобы, задыхаясь, влететь в размеренно-чопорный офис, в своих ярко-розовых или пронзительно-синих колготках, с копной рыжих волос на голове и в безумных юбках; ворваться в его программы и коды, закатать до локтя рубашку и размашисто написать «я так скучала по тебе». Потом чуть укусить его за нижнюю губу, опустить рукав обратно и побежать на все свои бесконечные съёмки, монтажи и планёрки, а он оставался в скучном офисе. Этот парень был программистом, разрабатывал новые проекты для ведущих компаний. Я поражалась, как он – сгусток позитива и безумия, днями напролёт пишет непонятные закорючки и унылые коды? Как этот удивительный человек выбрал себе такую скучную профессию? Пожалуй, это была единственная область, в которой он был предсказуем и последователен.

Помню, как я начитывала на диктофон свой любимый отрывок из «Маленького принца», тот самый про «приручить». Я проговорила этот кусочек, записала на диск и подарила ему, потому что однажды он сказал: «У тебя очень красивый голос, я хотел бы под него засыпать каждый вечер». Помню, как я покупала белую гвоздику и зелёную гуашь, а потом старательно красила цветок целый вечер, ведь ему нравился Оскар Уальд, который носил в петлице зелёную гвоздику – признак оригинальности. Помню, как рисовала ему по-детски наивные открытки, вырезая фотографии, буквы из журналов, наклеивая на бумагу какие-то дорогие мне обломки. А ещё он обожал мою коллекцию безумных разноцветных колготок и шарфов, ногти невероятных оттенков и вызывающие платья. Часто смеялся, называл меня клубком эмоций и говорил: «Ты безумна, нестандартна, заражаешь всех вокруг своей неугомонностью».

Помню, как часто я давала ему ручку, снимала блузку и просила что-нибудь нарисовать на мне. Он старательно выводил во всю спину ангельские крылья. Правда, никогда ему не удавалось дорисовать до конца… Каждый штрих я воспринимала, как царапину ножом: резкую, чёткую, захватывающую дыхание и возбуждающую. От каждой чёрточки у меня пересыхало в горле, а лёгкие будто вскрывали бритвой. Разводы от ручки потом часто оставались на простынях…

Моей самой большой эротической фантазией стали краски. Я часто представляла, как стою перед ним обнажённая. Он медленно рисует на мне что-то, касаясь разных мест, засовывает в краску пальцы и потом проводит ими по мне. Это так и осталось моей фантазией…

Летом мы долго гуляли по городу. Десятки километров, сотни переулков и тысячи шагов. Мы приходили домой, у меня безумно болели ноги. Они были чёрными от дорожной грязи, ведь оставшиеся несколько километров я шла босиком. Тогда он нёс меня в ванную, наполнял таз горячей водой, вставал на колени и бережно мыл мне ноги… Аккуратно наливал на мочалку гель, и ласково касался ею стоп. Затем он вытирал их и надевал свои белые носки. Почему-то, в белых, подвернутых носочках, я казалась ему невероятно сексуальной.

Каждый день он писал мне безумно красивые смс. Они были как японские хокку. Каждый вечер я бережно переписывала их в блокнот. Я боялась, что потеряю телефон, и их вместе с ним.

Вот этот блокнот, в отдел вещественных доказательств, – я протянула ей маленький чёрный прямоугольник.

– Помню, как однажды мы целовались прямо посреди шумной трассы, стоя на двойной сплошной. В холодный зимний день. Слушали вместе плеер и щурились от солнца. Вокруг быстро летели машины, летели проклятия водителей, летел к чёрту весь мир под моими ногами. Был только этот адреналин и его губы. Мне тогда казалось, что если нас собьёт машина, то я умру в одну из самых счастливых минут. Мы хотели повторить этот трюк летом, босиком, под дождём, слушая песню «Slave to love»… К сожалению, этим летом я уже ничего не почувствую.

Он был очень странным человеком. Вот он, безумный в своих романтических порывах, готовый целоваться на обломке моста, неожиданно появляться, резко исчезать, смеяться, щекотать, удивлять. А вот он, до безобразия рациональный и сухой. Бывали дни, когда он был невероятно чёрств и равнодушен. Я прибегала к нему домой и чувствовала себя лишним предметом интерьера. Он на меня никак не реагировал. Вообще. Мне казалось, что если я станцую «Ламбаду» на столе абсолютно голая, он даже не поднимет глаз. Я подходила к нему, обнимала за шею. Кусала за мочку уха, целовала, а он сидел, как мраморный, и писал свои чёртовые программы. Я спрашивала: «Что случилось?», – а он отвечал, – «Всё хорошо, ты просто придумываешь». Бывали дни, когда мы сидели в полном молчании, в разных концах комнаты – он за компьютером, я за ноутбуком. Он не ронял ни слова. Мне это надоедало, я раздевалась догола и растягивалась на покрывале, насвистывая какую-нибудь песенку и небрежно стуча по клавиатуре, а он просто оборачивался на меня, не мигая, смотрел пару секунд и снова погружался в свой компьютер. Он никак не комментировал такие дни. А ночи… Холодные, страшные и чужие… Когда он лежал рядом, на расстоянии вытянутой руки, и никак не реагировал на меня. Я пыталась его обнять, а он скидывал руки и ровно говорил, что ему так неудобно. Я пыталась поцеловать его, а он просто отворачивался. Он засыпал, и я плакала… Просто лежала и грызла зубами подушку. Он часто слышал мои всхлипы. Иногда, сквозь зубы, цедил: «Ну, вот опять что-то себе придумала. Спи уже», – и отворачивался. Сколько раз тогда я давала себе слово, что утром же соберу свои вещи, и всё… И не будет больше в моей жизни всех этих страшных ночей. А на следующий день он опять становился прежним… Как будто ничего не было. Как будто я всё выдумала.