Сердце в гипсе - [66]

– Послушай-ка, ты должна рассказать Адаму о тех деньгах.

Впервые с тех пор, как я доверила ей тайну самой крупной аферы в своей жизни, она открыто об этом заговорила. Меня это задело. Но Уля не хотела мне досадить. Сказала мне то, что я и сама знала: нехорошо утаивать некоторые вещи. Что я в конце концов никого не убила, что затем и нужен мужик, которого любишь, чтобы понимал ошибки. А иначе я изведу и себя, и мужика, и делу конец. Я расплакалась, и, честное слово, мне полегчало.

– Сделай это ради себя, – посоветовала Уля.

– Я в любую минуту могу что-нибудь сделать ради себя!

– Так сделай! – настаивала Уля.

– Я могу встать перед зеркалом и повторять: все это неправда, неправда, неправда!

Уля, которая как раз в ту минуту отхлебнула кофе (который, конечно, она вскоре бросит пить), поперхнувшись им, залилась смехом, потом спросила, нет ли у меня и для нее какого-нибудь мудрого совета. И, как верная подруга, я ответила, что такой непременно найдется. Пусть не питает иллюзий.

– Я могу и тебя поставить перед зеркалом и повторять: все это правда, правда, истинная правда!

Я впервые за несколько недель тоже веселилась от всей души. И окончательно решила – завтра обо всем расскажу Адаму.

* * *

Я возвращалась домой под вечер. Читать не могла – напротив сидел парень с сотовым телефоном в руке и трепался во весь голос. Я никак не могла сосредоточиться. Раздумывала, как на все то, в чем я собиралась сознаться, отреагирует Адам. Люди входили и выходили. На станции «Осмотри» состав стоял чуточку дольше обычного. Я оторвала взгляд от окна и у входа в вагон обратила внимание на очень древнюю старушку. Она медленно взбиралась по ступеням, держа перед собой допотопные ходики, кто-то ей как раз помогал сесть в электричку. Не знаю, видела ли я когда-нибудь кого-либо столь дряхлого. Старые, поблекшие глаза, некогда голубые, морщина на морщине, кое-где между ними проступали пигментные пятна. Парень не умолкал. Противный тип. Такой-то уж точно сделает вид, что не заметил бабушку. Юноша поднял глаза и увидел направлявшуюся в нашу сторону старуху. Встал, не отрывая мобильника от уха. Бабушка села, и тут моему взору открылось видение. Видение – блондинка на длинных ногах – метнулось к поезду и, запыхавшись, в последнюю секунду вспорхнуло на подножку. Поезд тронулся, а я не могла оторвать от нее глаз. Видение мало того, что было прелестно и гордо несло свое двадцатилетнее, улыбающееся, интеллигентное личико, – мамочка родненькая, ладно бы только лицо! Это создание было облачено в платьице, связанное крючком. Желтое. Дыряво-ажурное. Под которым не было лифчика. Возмутительно! Хотя если бы у меня была такая грудь, я бы не надевала платья даже с дырочками. Через них просвечивало прекрасно загоревшее, грациознейшее тело в мире. Вагон замер, хотя катил дальше.

Старушка подняла глаза. Я взглянула ей в лицо и помертвела. Свирепое выражение, глубокие складки возле губ, уголки опущены, взгляд, если бы мог убивать, сразил бы ту девушку наповал. Я ощутила такую неприязнь к этой дряхлой перечнице, что озноб прошиб меня до костей. Девушка в желтеньком платьице, ясное дело, что коротюсеньком, проехала только одну остановку. Протиснулась к выходу и исчезла на следующей станции. Старуха уставилась на меня и разжала губы. Я живо представила, что такая скажет о хамстве, о молодежи, которая никого в грош не ставит, которая не способна, не умеет, не знает, о молодежи полуголой, выставляющей все напоказ, и так далее, а я промолчу или поддакну.

А старуха растянула губы, морщины еще глубже разрезали лицо, грозный взгляд готов был убить. Потом наклонилась ко мне и сказала блеклым голосом:

– Боже мой! Вы видели? Как прекрасна молодость…

Значит, я вся во власти воображения. Пора с этим кончать.

Вчера ночью вернулся Адам. Я уже легла спать, но решила не откладывать разговор. Все равно, когда бы он ни вернулся – решение я приняла. Хватит лжи.

Услышав скрежет ключа в замке, я зажгла ночник. Он вошел в комнату и улыбнулся:

– Не спишь?

– Жду тебя, – ответила я, а он вновь улыбнулся, и мне показалось, что вижу в его глазах то, чего уже давно в них не было, а я даже не замечала, что это отсутствует. Адам, вместо того чтобы отправиться в ванную, сначала подошел ко мне и поцеловал. И тогда я почувствовала сильный, поразительно стойкий запах. К сожалению, я мгновенно его узнала.

Адам пошел в душ, а я лежала как парализованная. Потому что от него пахло дамскими духами – духами, которые я купила себе, чтобы Тося через несколько месяцев положила их мне под рождественскую елку. Это был аромат, который я впервые уловила в ванной, где имелись сауна, джакузи и плетеная мебель.

Адам пах духами «Джангл элефант» фирмы «Кензо».

Я даже никому об этом сказать не могу. Если мужчина возвращается домой в два часа ночи и пахнет дамскими духами, все мучительно ясно. Нет нужды проверять, контролировать, искать, рыться в его вещах и спрашивать у подруг совета. Тем более если одна из них пользуется такими духами.

Во мне словно все умерло, и я не знала, как мне быть. С Эксом все было ясно и просто: с ним я не могла оставаться ни минутой дольше. Но при мысли, что я могу потерять Адама, меня охватывало оцепенение. Я уже его потеряла. Я вспомнила все – Ренькино неожиданное стремление подружиться, ее недомолвки, ее слова: «Если он захочет тебе изменить, ты и знать не будешь, следи за собой, каждый мужчина похож на собаку, охотящуюся на женщин». Я вспомнила, с какой радостью он выслал меня в деревню с Улей и что Артур поздно возвращается домой. И как Ренька допытывалась, может ли она позвонить ему на радио.