Сердце трубадура - [31]

Легкая, маленькая книга коснулась Раймонова лба. Конец обряда, сейчас будут звать Святого Духа. «Отче, вот Твой слуга для Твоего правосудия, ниспошли ему Свою милость и Дух Свой»… Но Раймон был уже мертв, и веки его слиплись навеки, все еще влажные, и я не знаю насчет Духа, Господи, но милосердие Твое ниспошли…

…Серемонда, легкая, будто бы пустая изнутри, вышла прочь, когда они читали хором «Отче наш». Гийом некоторое время оставался еще у ложа покойного, даже подошел ближе — посмотреть. Детей еще более, чем взрослых, влечет к себе смерть — может, потому, что они еще меньше, чем взрослые, в нее верят.

Потом вышел наконец — ранее, чем рыцари и слуги, все те, кто разделял с бароном его суровую и плачущую веру. Мать ждала его у дверей; Гийом подошел — маленький, сосредоточенный, с вертикальной морщинкой меж бровями. Спросил напряженно, глядя снизу вверх:

— Донна мама, это был мой отец?.. Я поцеловал его в лоб. Я правильно сделал?..

Серемонда вместо ответа прижала его к себе. Месть — плод, лишенный сладости. Только один плод сладости не лишен — а все потому, что он из Божьего сада, Гийом. Это любовь. Это любовь.

8. О том, что рассказывали об эн Гийоме при куртуазных дворах Юга, покуда не пришла рыцарственности и куртуазности смерть — в слезах и стенании надеемся, что не вечная

…Рассказывал в городе Нарбонне заезжий арагонец в лето 1209, и сама дона Альенора, жена графа Раймона Тулузского, кивала головою, подтверждая, что так оно и было, сама видела живого участника сей истории:

— Да, жуткое дело. Отрубил трубадуру голову и приказал жене подать к столу. Та как увидала, так сразу и говорит: раз этим вы меня потчуете, так я ничего более есть и не буду. И заморила себя голодом. А его, зверюгу, потом в темницу посадили, и замок у него отняли, если я верно все помню…

И шла гроза на город Нарбонн, и на град Тулузу, и городу Сен-Жиллю еще только предстояло стать свидетелем того, как на весь Юг возляжет терновый венец… Юг мой, юг, улыбавшийся, как Гийом, в лицо своей вкрадчивой смерти — тогда мой юг еще был на свете…

* * *

…В Перпиньяне, в году 1217, в графском замке пел рыжий усатый жонглер, и слушали его дамы, и ужасались, качая головами.

   — «Гийом де Кабестань был рыцарь из Руссильона,

   Он ловко владел оружьем и дамам служить умел…

   Он полюбил супругу свирепого Раймона,

   Барона Руссильонского, и песни о ней пел…

   А дама та, Серемонда, молода была и прекрасна.

   Полюбила трубадура, как птичка, весела…

   И велел муж запереть и стереть жену напрасно,

   Как роза белая, у ней в душе любовь цвела.

   И тогда барон Гийома встретил и убил его нечестиво,

   Голову ему отрезал, вырвал сердце из груди,

   И повелел зажарить и подать к столу красиво —

   Много бед уже случилось, но главная впереди.

(Слушайте, дамы, вздыхайте, качайте, рыцари, головами… Вот что бывает, когда куртуазность и рыцарство попраны. Вот что бывает, когда опозорен наш край, и отняты у него законные властители, но вы не думайте пока о своих собственных муках, слушайте лучше, как страдали влюбленные прежних дней…)

   То, что ели вы, Серемонда, никогда еще не ели люди:

   Это сердце трубадура Гийома де Кабестань…

   И приказал подать ей он голову на блюде.

   Супруга пришла в себя и сказала, дрожа, как лань:

   «Господин, было это блюдо для меня всего прекрасней».

   Раймон меч обнажил, чтоб жену свою убить —

   Но бросилась она в окно с криком ужасным,

   Так сама сумела дама жизни себя лишить.

   Были стоны и плач повсюду, и дошли они до столицы,

   Жалобы достигли слуха арагонского короля,

   И призвал король Раймона, и посадил его в темницу,

   И злодей бесславно сгинул, и забыла о нем земля.

   У церкви в одной могиле влюбленных похоронили.

   О том, как они погибли, там надпись была,

   И рыцари и дамы каждый год к ним приходили,

   За души их молились, и память о них жила…»

* * *

И писал монах Монмажурский, низко склоняясь над страницей, так как оплывает трескучая свеча, и мало в мире света, и даже Гийом не взглянет с заплаканных воском страниц возле спящей монаховой головы — только ровной чередою лежат равнодушные строчки:

«Гийом был славный и храбрый малый, но, влюбясь, сдурел и стал трусом, понеже дал себя убить столь мерзкому и ревнивому борову…»

Что же, может, и так. Может, оно и так. В любом случае -

   «…мертв Гильельмо сам

   От собственного песенного хмеля…»

* * *

…И рассказывал странник, по виду, кажись, южанин, окольными путями пробираясь на север, в Германию, сидя на постоялом дворе в Шампани, в году 1244 от Рождества Христова и в году почитай что первом от окончательной смерти нашего Юга, и жадно слушали его охочие до сплетен горожане:

— Был вот, например, такой рыцарь, трубадур, звали его Гийом де Кабестань. Красавец преизрядный и дамами очень любимый; и вышло однажды так, что полюбило его сразу семь дам, и все они сделались его любовницами. Но прознали о том ихние, стало быть, мужья, и собрались они все вместе, подстерегли того Гийома, когда шел он один в поле, да и убили за его проделки. А тело Гийомово разрезали они на куски и принесли в один замок, где в то время собрались вместе их жены, а из них каждая полагала, будто она у Гийома единственная. И приготовили мужья из тела Гийомова кушанье для своих супружниц, и подали им на золотых блюдах; а когда те насытились, мужья возьми да и скажи им, что же это такое они ели. И в такую тоску пришли те дамы от смерти своего ненаглядного Гийома, а равно и от ревности друг к дружке, что тут же все с балкона разом и бросились, и так ревнивые мужья в один день овдовели. О Гийоме, однако же, все окрестные дамы жалели — такого искусника в любовной науке еще свет не видывал, и умел он им всячески угождать… Однако подобная судьба всякого прелюбодейца может настигнуть, а нас избави Боже, аминь.