Сердце сына - [2]
Жизнь широко улыбнулась Вере. Улыбка, правда, скривилась в гримасу, когда ВАК отказался утвердить диссертацию, не засчитав ей экзамен по иностранному языку. Вера сдавала польский. Видимо, в ВАКе мысль замерла на третьем разделе Польши, когда значительная часть страны стала Варшавским наместничеством под скипетром русского царя. Но способная к языкам Вера уже настолько освоила итальянский, что без труда пересдала экзамен и была утверждена кандидатом литературоведения. Два года назад мы встретились с Верой в Турине и узнали: молодая чета немало успела. На деньги, заработанные Джанни в Советском Союзе, они приобрели четырехкомнатную квартиру, обставили ее, купили вместительный «фиат» — двухдверный, чтобы дети не вываливались из машины во время движения. К этому времени у их первенца появилась сестричка. Джанни работал на старом месте, а Вера преподавала русский язык на каких-то курсах, в помощь себе она вызвала маму из труднодоступного городка, затерявшегося меж мордвой и чудью. Мама не нарадуется внукам, но нет-нет да и всплакнет по своим ульям, доверенным на время отсутствия выпивохе-соседу. Все это Вера выложила одним духом, краснея и посмеиваясь, когда мы шли по перрону туринского вокзала, куда я прибыл из Милана. «Значит, все хорошо?» — бодро спросил я. Радость, будто заблудившаяся на ее лице с мгновения, что мы встретились, приняла в себя брызнувшие из глаз слезы. «Джанни очень болен. Очень, очень!.. Вы сами увидите». — «Что с ним?» — «Сердце. Ну хватит об этом».
Джанни, который, как обычно в Италии, не мог припарковаться, сидел за рулем своего «фиата» с невыключенным мотором, отбиваясь от многочисленных стражей порядка, гнавших его прочь с забитой в два ряда привокзальной стоянки. «Скорее!» — сказал Джанни, распахнув дверцу. Мы нырнули в нагретое нутро машины, и Джанни рванул прочь, сумев уйти от крупного штрафа.
Я с удивлением и тревогой смотрел на мужа Веры. До этого мы не встречались, но я хорошо помнил его по многочисленным фотографиям, которые Вера в утро их любви с горделивой радостью рассыпала веером по столу, словно карты для гадания. Красивый, смуглый парень, с сильным челюстным и набровным лицом, с добрым, надежным взглядом спокойных больших глаз. Я бы никогда не узнал его, и, конечно, естественным образом нельзя так неправдоподобно измениться молодому человеку, ведущему здоровый образ жизни и занимающемуся физическим трудом. Он стал необъятен: громадный живот, голова котлом, черты лица заплыли, деформировались, челюсти и подбородок чудовищно нагрузли и упали на грудь, пальцы, державшие баранку руля, — как бледные сардельки. Обмениваясь с ним рукопожатием, я будто погрузил ладонь в подушку.
«Что же это такое?» — думал я, не умея вывести новую внешность Джанни из его болезни. Потом, когда мы объездили город, осмотрели загородный королевский дворец, глянули на знаменитую туринскую плащаницу в кафедральном соборе, сохранившую отпечаток мертвого лица Иисуса, и белые пелены со следами его тела, постояли в музее у графического портрета земного бога-Леонардо, убедились по бесчисленным и крайне агрессивным памятникам воителям всех времен: от Юлия Цезаря до неизвестных солдат последних битв, что Турин самый воинственный город в мире, я несколько привык к Джанни и даже принялся себя уговаривать, что он просто любитель сладко поесть, попить, поспать — добродушный байбак с наследственной склонностью к полноте, не желающий противопоставить пагубным наклонностям строгий режим, утреннюю гимнастику, бег трусцой и все прочие благоглупости, какими думает спастись загнавшее себя человечество. Тем более что в повадке Джанни, в легкой готовности осмотреть все достопримечательности города, в ловкости, с какой он вел машину по запруженным улицам, в живой заинтересованности его пояснений не было ничего натужного, через силу, — радостно и охотно делился он своим богатством. Джанни не только знал город, его историю и географию, он был сведущ в архитектуре, живописи, скульптуре и любил все это. Жители Аппенинского сапога весьма самокритичны, не раз слышал я: отними у итальянцев футбол, кладбище и больницу, им нечего будет делать с собой. Футбол и кладбище не требуют пояснений, что же касается больницы, то навещать своих страждущих — любимый ритуал итальянского бытия. В больницу приходят толпой с вином и сигаретами; в табачном дыме обсуждают падение «Ювентуса», очередные промахи правительства и последние выдающиеся похороны. В этом смысле Джанни был нетипичным итальянцем.
Мы провели вместе весь день. После позднего домашнего обеда меня отвезли на вокзал. Джанни остался в машине, поскольку припарковаться опять было негде, до поезда меня проводила Вера. И здесь перед самым отходом, когда лязгнули буфера и провожающие — даже самые близкие, любящие и любимые — испытывают блаженное облегчение, поверив, что томительный и неразработанный рассеянным человечеством обряд проводов наконец-то кончился, Вера громко, отчаянно разрыдалась.
— Что с вами? — спросил я с уже двинувшейся площадки.
— Мне страшно, страшно!.. Ох, как мне страшно!..
В Москве меня ждало письмо от Веры, написанное еще до моего появления в Турине. Странно, что она ни словом о нем не обмолвилась. У Джанни жесточайшая водянка, вконец ослабевшее сердце не справляется с перекачкой крови, и жидкая часть крови скапливается в тканях. Он весь налит водой, которую не успевают выпускать в клинике, оттого так деформировался его облик. Он захлебывается нутряной жидкостью, его душит по ночам сердечная астма. Спасти его может лишь пересадка сердца, и он ложится в павийскую кардиологическую больницу на операцию…
Молодая сельская учительница Анна Васильевна, возмущенная постоянными опозданиями ученика, решила поговорить с его родителями. Вместе с мальчиком она пошла самой короткой дорогой, через лес, да задержалась около зимнего дуба…Для среднего школьного возраста.
В сборник вошли последние произведения выдающегося русского писателя Юрия Нагибина: повести «Тьма в конце туннеля» и «Моя золотая теща», роман «Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя».Обе повести автор увидел изданными при жизни назадолго до внезапной кончины. Рукопись романа появилась в Независимом издательстве ПИК через несколько дней после того, как Нагибина не стало.*… «„Моя золотая тёща“ — пожалуй, лучшее из написанного Нагибиным». — А. Рекемчук.
В настоящее издание помимо основного Корпуса «Дневника» вошли воспоминания о Галиче и очерк о Мандельштаме, неразрывно связанные с «Дневником», а также дается указатель имен, помогающий яснее представить круг знакомств и интересов Нагибина.Чтобы увидеть дневник опубликованным при жизни, Юрий Маркович снабдил его авторским предисловием, объясняющим это смелое намерение. В данном издании помещено эссе Юрия Кувалдина «Нагибин», в котором также излагаются некоторые сведения о появлении «Дневника» на свет и о самом Ю.
Дошкольник Вася увидел в зоомагазине двух черепашек и захотел их получить. Мать отказалась держать в доме сразу трех черепах, и Вася решил сбыть с рук старую Машку, чтобы купить приглянувшихся…Для среднего школьного возраста.
Семья Скворцовых давно собиралась посетить Богояр — красивый неброскими северными пейзажами остров. Ни мужу, ни жене не думалось, что в мирной глуши Богояра их настигнет и оглушит эхо несбывшегося…
Довоенная Москва Юрия Нагибина (1920–1994) — по преимуществу радостный город, особенно по контрасту с последующими военными годами, но, не противореча себе, писатель вкладывает в уста своего персонажа утверждение, что юность — «самая мучительная пора жизни человека». Подобно своему любимому Марселю Прусту, Нагибин занят поиском утраченного времени, несбывшихся любовей, несложившихся отношений, бесследно сгинувших друзей.В книгу вошли циклы рассказов «Чистые пруды» и «Чужое сердце».
Роман, написанный на немецком языке уроженкой Киева русскоязычной писательницей Катей Петровской, вызвал широкий резонанс и был многократно премирован, в частности, за то, что автор нашла способ описать неописуемые события прошлого века (в числе которых война, Холокост и Бабий Яр) как события семейной истории и любовно сплела все, что знала о своих предках, в завораживающую повествовательную ткань. Этот роман отсылает к способу письма В. Г. Зебальда, в прозе которого, по словам исследователя, «отраженный взгляд – ответный взгляд прошлого – пересоздает смотрящего» (М.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
20 июня на главной сцене Литературного фестиваля на Красной площади были объявлены семь лауреатов премии «Лицей». В книгу включены тексты победителей — прозаиков Катерины Кожевиной, Ислама Ханипаева, Екатерины Макаровой, Таши Соколовой и поэтов Ивана Купреянова, Михаила Бордуновского, Сорина Брута. Тексты произведений печатаются в авторской редакции. Используется нецензурная брань.