Сердце статуи - [9]

Кое-как протянул до одиннадцати… Невмоготу тут оставаться, ни коньяк, ни снотворное не помогают. Странно. Доктор хорошо меня подлечил: в доме-гробе разлагается труп!

Я нашел в шкафу плед и расположился в шезлонге на веранде. Ночь глядела тысячью глаз — обилье августовских звезд и луна на ущербе. А деву с юношей в соседнем саду с шезлонга не видать. И слава Богу! Надя ко мне не приходит, боится брата. Странно. Каких же я наделал дел в предыдущей жизни?

На рассвете в полудреме я окончательно продрог и поспал в спальне. Она пришла и протянула руки… «как тяжело пожатье каменной его десницы». А утречком вышел на крыльцо и задрожал пуще как от ночного озноба: на улице на противоположной стороне стоял человек. И смотрел на меня. Так смотрел — с тяжелой пристальностью, — что почудилось мне: вот он убийца. Это уже было, было — вот так стоял и смотрел. Я вдруг почувствовал прилив злости и азарта, а человек пересек улицу, отворил калитку и прошел меж «золотыми шарами». Немолодой, лысый, полный, в сером мешковатом костюме.

— Вы тоже мой друг?

— Следователь Котов Федор Платонович, — отрекомендовался отрывисто, по военному. — Вы — Любезнов.

— Я — да. Паспорт показать?

— Кто ж вас не знает, Максим Николаевич? Мы даже слегка знакомы. На рыбалке как-то разговорились, там и друзья наши рыбачили. Я-то сам обитаю во Тьме…

— Где?

— Шутка. В деревеньке Теть. А на вашей улице у меня невеста имеется. Сегодня слух прошел, что вас выписали. Вы уж простите, что я в воскресенье, в больнице никак не допускали.

— Пожалуйста, в дом!.. Присядьте вот сюда, в кресло. Только должен предупредить вас, что я ничего не помню.

— Доктор говорил. Жаль. Темное дело, весьма и весьма непонятное.

— И вы тратите свой выходной…

— Я простой рабочий человек, — перебил Котов, — мне трудно стерпеть такое, извините безобразие.

— Безобразие?

— Сколько лет вы трудились над своими вещами?.. И за считанные часы, может — минуты, все псу под хвост.

Вот нормальный человек (которого я принял за убийцу), я чуть не рассмеялся и впервые за эти дни встал на нормальную точку зрения. Прочем, ненадолго.

— А вдруг я пережил творческий кризис и в порыве…

— Все свидетели как один утверждают, что вы находились на подъеме, а не в упадке, к персональной выставке готовились, — прервал меня Котов негромко; полуприкрытые глаза его распахнулись и словно укололи льдистым блеском (не так-то он прост!). — Кувалда лежала сравнительно далеко от вас, отпечатки пальцев на ней тщательно стерты. В своем тогдашнем состоянии вы этого сделать не могли и ударить себя — два мощных удара — таким образом не могли. И главное: куда делось мертвое тело?

Я почувствовал мрак в глазах и едва выговорил:

— А убийство точно было?

— Полагаю, что да.

Я глотнул коньяку прямо из банки.

— Извините, мне нехорошо.

— Это я извиняюсь, — он было встал, я воскликнул:

— Ради Бога, не оставляйте меня сейчас одного!

— Неужто так плохо?

От сочувствия у меня слезы на глазах выступили.

— Федор Платонович, выпьете со мной?

— Ну ежели чуть для компании.

Я рюмку из застекленного серванта достал. Выпили.

— Расскажите мне все, сделайте милость.

— А вам не вредно?

— Может и вредно. Только это постоянное дерганье за нервы еще вреднее.

— Кто вас дергает?

— Не кто-то конкретно, но… скорее, сам себя.

— Ладно. 10 июня в начале одиннадцатого ваш сосед Голицын возвращался из Москвы и видел на вашем участке идущую к дому женщину. Такие он мне дал показания той же ночью: маленькая блондинка в белом. В записной книжке у вас — Вера Вертоградская, я обзванивал знакомых и заказчиков. Она снимала в Москве квартиру вместе с подругой, Наташей Веретенниковой. Наташа эта говорит мне: «У Веры «медовый месяц», такую она ей записку оставила: «Буду через неделю, у меня медовый месяц». Месяц на неделю… молоденькие девчонки, что с них взять, — пояснил Котов снисходительно; он мне все больше нравился. — Ну ладно. На квартире их Вера так и не появилась.

— Но почему именно убийство?

— Слушайте дальше. Можно закурить?

— Конечно, пожалуйста.

Я протянул пачку «мальборо» (в этом доме военные запасы, ей-Богу!), он закурил «приму»: «у меня свои».

— Вы были весь в крови, — заговорил отрывисто, как в начале знакомства. — Вторая группа, ваша. Она уже свернулась, засохла, — следователь сделал паузу, затягиваясь. — И на нее натекла другая кровь, много крови.

— Другая? — тупо переспросил я.

— Они почти не смешались, понимаете? Четвертая группа, редкая. Вспомнив о показаниях Голицына, я сверил. В прошлом году Вертоградской делали операцию аппендицита. Дали справку: та же группа. Но вы не могли ее ранить или убить.

— Не мог? — я никак не мог сосредоточиться на ужасных подробностях.

— Другая кровь сверху, понимаете?

— Да может, она не убита?

— Может, — следователь вздохнул. — Но куда делась, истекая кровью?

Мне вдруг в голову втемяшилась белая статуя в моем саду, качнувшая головою… Но не втягивать же хорошего человека в такой жуткий бред!

— Значит, ее унесли?

— Кто, как, куда? Сосед ваш видел женщину в четверть одиннадцатого. Примерно в то же время Надежда Голицына заметила два силуэта в окнах мастерской. И через полчаса нашла вас полумертвым. Вы следите за моей мыслью?