Сердце с перцем - [46]

– Кто кабель-то спер? – требовательно нарушила паузу Стелла Арчибальдовна. – Вчера еще был!

– Надо депутату написать, – нейтрализовала ее активность Ольга. – Как вы считаете, Игорь?

– Положительно. Сугубо положительно, – промямлил тот, переступив с ноги на ногу. Блэйд немедленно встрепенулся и гавкнул, оглушив собравшихся.

– Ладно, я, пожалуй, пойду, – поскучнела Крышкина. – Игорь, вы идете?

– Идет, – вместо него ответила Лера. – Цветы забери.

– Оставь себе, на память, – буркнул отвергнутый кавалер.

– Засуши, – помахала ладошкой Крышкина. – Будешь нюхать этот гербарий в старости и вспоминать об упущенном шансе, роняя на него скупую старческую слезу.

– Всем «до свидания». Приятно было пообщаться. – Защелкивая замок, Лера услышала, как Стелла Арчибальдовна снова вернулась к животрепещущей теме похищенного кабеля.

– Ты опять выпендриваешься? – Мама выросла за спиной бесшумно и неотвратимо.

– А ты опять подслушиваешь?

– Не смей! Я желаю тебе добра! Вот пробросаешься нормальными мужиками, потом будешь локти кусать.

– Я это уже где-то слышала. И вообще я не вижу проблемы. С одним рассталась, с другим встретилась. Чего вы переполошились?

– Нас волнует частота твоих встреч и расставаний. – Елена Станиславовна скорбно сложила руки на груди, демонстрируя отчаяние. – Знаешь, как называются женщины, у которых это происходит слишком часто?

– Они этим зарабатывают, – некстати подсказал папа, досмотревший биатлон и в перерыве решивший снова поучаствовать в воспитании. – А ты…

– …не зарабатываю. Предлагаете профессию поменять? Я подумаю. – Лера гордо прошествовала мимо остолбеневших родителей.

– Мы за тебя волнуемся, – крикнула вслед мама. – Шурик, где валокордин?

«Начинается!» – поняла Валерия и включила фен.

Настроение снова испортилось, как погода в октябре: только что было светло и ясно, а через мгновение уже моросит мелкий ледяной дождь, постукивая колкой изморосью по обрывкам желто-бурой листвы.

Краситься не хотелось, наряжаться тоже.

– Пойду как есть. Нечего баловать. – Она тряхнула еще влажными волосами и критически проинспектировала лицо. Как и следовало ожидать, ничего в лучшую сторону не изменилось. – Пусть привыкает.

Приняв столь важное и взвешенное решение, Лера вышла к родителям, пребывавшим в состоянии антракта. Разыгрывать драму под вой мощного фена они поленились, но едва только дочь зашуршала тапками в коридоре, как мама начала громко рассуждать на тему вызова «неотложки».

– Да приведу я его вам, успокойтесь, – бросила она мимоходом.

– А почему нельзя было сразу сказать? – немедленно взвилась родительница. – Тебе нравится доводить меня, да? Это называется «бытовой вампиризм»!

– Извини, мама, – спокойно и тихо сказала Лера в пустоту. – Сейчас сложу крылышки и повисну вниз головой на люстре.

– Что ты там говоришь? – Елена Станиславовна забыла про плохое самочувствие и рысью принеслась в комнату дочери.

– Я говорю, надо его подготовить к визиту. Нельзя же так сразу смотрины устраивать. Может, он ничего такого не думал, а я его с родителями знакомить потащу.

– Как это «не думал»? – Разумеется, мама опять была недовольна. – И что это за отношения. Он не думал, ты не думала… Абсолютно чудовищное легкомыслие, которое может закончиться беременностью.

– Мама, беременностью заканчивается не только легкомыслие.

– Шурик, это просто невыносимо! Мне кажется, что переходный возраст у твоей дочери затянулся!

– Почему, как что-то плохое, так она сразу моя? – через паузу отозвался папа.

– Я смотрю, тут на меня никто особо не претендует, – констатировала Лера.

– Хотя бы накрасься, – неожиданно перешла к практическим советам мама. – Ты так осунулась, что даже глаза на лице потерялись. Совершенно не бываешь на свежем воздухе, а это вредно для кожи.

– Вот еще, – поморщилась Лера. – И так красавица.

– Как знаешь. – Елена Станиславовна тяжело поднялась и вышла.

Лера послала своему отражению воздушный поцелуй и начала краситься. Умная женщина никогда не будет настаивать на собственной правоте в ущерб себе. А Лера была умной.

Под одеялом было тепло и уютно. Вылезать категорически не хотелось. Юля блаженно щурилась, прислушиваясь, как Алексей гремит в кухне посудой и шепотом чертыхается. Роман за всю жизнь только пару раз подавал ей завтрак в постель. И то с видом Людовика Четырнадцатого, снизошедшего до черни. Воспоминания о муже прошлись по душистой поляне ее настроения тарахтящей газонокосилкой, изрыгающей сизый вонючий дымок и срезающей на корню все идиллические цветочки. Думать про Романа не хотелось. Он возвращался уже завтра, а так хотелось провести еще недельку вдали от супруга и цивилизации, в обществе услужливого кавалера. Или даже без кавалера. Но лишь бы мужа рядом не было. Мысли, словно привязанные на резинку, упрямо возвращались к семейной теме, больно шлепая по самолюбию.

Как фатально она ошиблась. Когда есть все, кроме любимого человека, – жизнь становится в тягость, как затянувшаяся простуда. Юля была уверена: если бы любимого человека не было вообще, то она бы как-нибудь перетерпела, придумала что-нибудь. Но он был. И не просто был, а у соперницы, тягаться с которой бессмысленно и бесперспективно. Врать себе дальше не было ни сил, ни желания. Она не жила, она ждала. Так мается приезжий у железнодорожных касс: тупо, обреченно и тоскливо. Вот сейчас появятся билеты, и он сможет вернуться домой, туда, где продолжится внезапно застрявшая в бесцельном ожидании жизнь.