Сердце просит счастья - [42]

У подъезда на скамейке сидел Коля, а возле него лежал красавец букет крупных ярко-алых роз. Тяжко вздохнув, Мира устало опустилась рядом с ним на скамейку и смотрела куда-то вперед, в пожухлые, поредевшие кусты сирени.

Посидели. Помолчали.

– Я знаю, ты считаешь меня придурком, – заговорил тихо Ростошин, не глядя на девушку, а тоже куда-то вперед, на увядающие осенние листья. – Да я и сам себя им считаю. Ни за одной теткой никогда не бегал. Да еще чтобы так… как дрыщ последний, унижаюсь, достаю со своей любовью. Знаю, что надо мной весь наш театр потешался, а уж что наши в Сетях про меня выкладывают… – Он помолчал. – Я же не идиот клинический, Мира, я все понимаю. – Он взял букет со скамейки и сунул ей в руки: – Вот. Возьми, – и вздохнул тяжело, – заканчивать с этим надо.

«Все равно, – подумала она отстраненно. – Теперь все равно».

– Рынок уже закрыт, – буднично-уставшим тоном заметила Мира.

– И что? – не понял Ростошин, повернул голову и посмотрел на нее.

– Поехали в магазин.

– Зачем? – недоумевал Коля.

– Продукты купим, холодильник пустой, – объяснила тем же тоном Мира, продолжая смотреть на некрасивый сиреневый куст.

И подумала странной, отвлеченной мыслью:

«Почему кусты сирени так некрасиво переживают осень? Словно болеют и усыхают, а не торжественно опадают. Почему бывают такие растения, которые осенью становятся как короли с королевами, и такие, которые некрасиво, уродливо стареют?»

– Ты не поняла? – переспросил Коля. – Я вообще-то попрощаться пришел.

– Я ужасно голодная. А ты? – повернулась и посмотрела она на него.

– Не знаю, – растерянно протянул Ростошин с сомнением. – Я на нервах.

– Значит, голодный, – решила за него Мира и тяжело поднялась со скамейки. – Потом попрощаешься, Коля. Давай сначала поужинаем.

Они поужинали, и Коля остался у нее.

Посреди ночи, когда, обессиленный и счастливый, Ростошин заснул, как провалился в беспамятство, Мира поднялась с кровати и пошла в кухню.

Она снова стояла у окна и смотрела за стекло в вечно гудящий, никогда не спящий город, подсвеченный мириадами огней, как огромной елочной гирляндой.

«Вот и все, – думалось ей. – Вот и все».

На следующий день Коля перевез к ней свои вещи, и, не сговариваясь и ничего не обсуждая, они стали жить вместе.

Ростошин был хорошим любовником, внимательным и заботливым в бытовых и житейских мелочах, и с его водворением в ее пространство, Мира честно признавалась, жизнь намного улучшилась, как-то упорядочилась и стала гораздо более комфортной.

Она просто жила. Вот так, как выпало и получилось. Жила.

Ее сознание и разум словно раздвоились: одна часть Миры пребывала в том поразительном чувственном пространстве, которое они открыли с Барташовым, и все еще удерживала силу, мощь и красоту этих чувств.

Другая же ее часть двигалась, жила, существовала и что-то испытывала в самом обычном, бытовом и каждодневном режиме, растеряв где-то по пути свою привычную склонность к юмору и радости жизни.

У Коли же, наоборот, с переездом к любимой началась просто-таки полоса везения и небывалого фарта. Ну, первое понятно – он все же дождался свою Миру и осуществления своей любви, но и дела поперли.

Коля за последние три года уже несколько раз участвовал в проходных, эпизодических ролях в кино, а тут прошел кастинг и пробы, и его утвердили в сериал, который снимал весьма достойный режиссер, на одну из ведущих ролей второго плана. На весьма объемную, интересную и крепкую роль.

Это вполне можно было назвать качественным прорывом.

Мира служила в театре и работала на студиях звукозаписи, занималась еще и своим увлечением, которое постепенно перерастало в один из источников дохода и грозило отнимать все больше времени. И ей все чаще приходилось подумывать о переформатировании своего рабочего и жизненного графика с большим упором именно на это увлечение. Которое, к слову сказать, было сейчас для нее хоть малой, но единственной отдушиной.

Но театр бросать ей пока не хотелось.

С другой стороны – ловила она себя на мысли – это хорошо, что она постоянно занята службой, работой и делами, да так, что теперь и выходных-то практически не стало. Хорошо.

Коля был счастлив, доволен, полон оптимизма и любви, он словно летал, а Мира… Мира работала. И на этом все.

Как-то, глубокой ночью, после секса Коля вдруг настолько расчувствовался, что его пробило на признания и откровения и понесло делиться с ней своими чувствами и мыслями.

– Ты такая нежная, добрая, чистая, – поглаживая ее, произносил он особым тихим восторженным тоном. – У тебя есть поразительное, уникальное качество, которого нет в наше время ни у кого: это какая-то беззащитность и непорочность, что ли. Когда я на тебя смотрю, я понимаю, что весь цинизм и вся грязь нашего мира не пристают к тебе. В тебе сохранилась такая искренняя, неизжитая детскость.

– Да, есть такой момент, – иронично хмыкнула Мира. – Внешность у меня – мечта криминала. Идеальная для воровки на доверии и крутой мошенницы.

– А еще почему-то ты любишь на себя наговаривать, критиковать и вообще относишься к себе с иронией, – не сдавался Коля, мягко пожурив ее интонацией.

– Нет, ты вот это все сейчас всерьез излагаешь? – повернулась и посмотрела на него с большим сомнением Мира.