Сердце просит счастья - [18]

И, переступив ногами, как породистая лошадь, развернулась спиной к Мире, встав между ней и мужчиной так, словно загораживала Барташова от девушки.

– Дорогуля, – промурлыкала она и, заметив подошедшего официанта, резко сменила тон на командный: – Принесите мне «Мохито»! – И снова по-кошачьи мурлыкнула Барташову: – Ты знаешь, я там нашла совершенно прекрасную вещицу…

Мира встала и вышла из кафе. Молча.

Ей была глубоко безразлична эта отшлифованная загаром баба и, по большому счету, безразличен этот Барташов. Она так ужасно, так невероятно расстроилась из-за Петьки, мгновенно представив себе так отчетливо и ярко, как он боится, маленький, сжимается весь, когда над ним нависает и, отчитывая за какую-то тупую фигню, кричит на него родная мать.

Так ужасно расстроилась. Да какое там расстроилась! Она просто в ауте была от такой новости!

Шла куда-то, не понимая, куда бредет, и чуть не плакала от переживания и бессильной досады, чувствуя какую-то тупую, ноющую боль в сердце. И пыталась говорить себе, что это ее не касается, что это чужая семья и их семейные дела, но…

Кто-то с силой ухватил ее за предплечье и развернул к себе лицом.

– Мира, подождите! – потребовал жестким тоном Барташов. – Что вы там такое сказали про то, что Петька боится матери? Откуда вы это взяли?

Ей хотелось его ударить. Вот размахнуться как следует и треснуть от души! Отдыхает он тут на пляже с бабищами, а Петюша там… Она смотрела на него, как на врага какого, но сумела справиться с собой, превозмогла свои неожиданные эмоции и объяснила:

– Он сказал, что не любит оставаться с мамой, – ответила Мира, стараясь сдерживаться, чтобы не наговорить грубостей, – потому что с ней он все не так делает и она его ругает за то, что он такой бестолковый, и кричит на него. А он боится, когда она кричит. – И отчитала, не удержалась все-таки: – Вы его отец, разве вы не знаете, чего, кого и почему боится ваш ребенок?

– Я знаю! – рявкнул Барташов на нее. – Я все знаю про своего ребенка! И мне он ни разу не говорил, что боится матери!

– А что он вам говорил? – тоже повысила голос Мира. – Радовался сильно, когда вы его к маме отправляли? Прыгал от счастья и нетерпения? Кричал: «ура! Я к маме поеду!»? Или просил остаться дома? Вы его-то спрашивали, хочет он к ней или нет? Вы вообще когда-нибудь с ним о его матери разговаривали? – И, окончательно разойдясь негодованием, душившим ее, потребовала: – Пустите меня! – и попыталась вырвать свою руку.

Он не пустил. Побуравил ее взглядом, всматриваясь в ее лицо, и вдруг высказался:

– Вы придумали всё. Специально, – ровным, без крика и надрыва голосом заявил Барташов. – Непостижимым образом Петька сильно привязался к вам всего за пару проведенных вместе дней и скучает. А вам показалось, что у вас с ним сложились какие-то особые отношения, вот вы его и приревновали к матери и наговариваете на нее.

– Да пошел ты! – резко выдернув руку из захвата, с чувством послала Мира его подальше. – Петьку только ужасно жалко! Ужасно! Как представлю… А ты, блин… – но удержалась на грани рвущейся грубости, ограничившись уничижительным презрением, – …«дорогуля»!

Развернулась и пошла от него подальше.

С пляжа она ушла сразу.

Какой там теперь отдых и нега курортная!

Мира не могла найти себе места. От тревоги за малыша и бессилия мысли ее метались, подкидывая ее богатому творческому воображению варианты спасания Петьки один краше другого.

Позвонить этому Барташову и «докторским» тоном что-то там наплести, вызнав телефон его мамы, например, что-нибудь про перепутанные документы. А у этой его мамы каким-нибудь другим голосом вызнать адрес этой Эллы. Полететь прямо сейчас и как-то вытащить у мамаши дурной Петьку…

И Мира с раздражением трясла головой, стараясь избавиться от этого бреда, и напоминала себе, что у ребенка есть любящие родители. И папаша этот хоть и идиот, но все-таки по-настоящему любит сына и заботится о нем, и не дурак же он конченый, в конце-то концов, может, хотя бы проверит, как дела у ребенка. И спросит у самого Петьки.

Гоняла эти мысли в голове, крутила. Как заезженную пластинку, постоянно напоминая себе, что это не ее дело и совершенно ее не касается, что у этих людей своя семья и свои дела, никак не относящиеся к ней и ее жизни.

И спрашивала себя в тысячный раз: мог Петька насочинять про такое? И отвечала ту же тысячу раз – ну, конечно, мог, это же ребенок, мало ли какие у него фантазии. И все прокручивала в голове тот их разговор с малышом и понимала, чувствовала сердцем, что он говорил ей правду.

Эта неожиданная неделя отпуска выпала совершенно случайно. Андрея вызвал к себе Богомолов и порадовал:

– Вот что, Андрей, я тут подписывал отпускные графики и посмотрел, что твой отпуск стоит на сентябрь. А у нас в сентябре Форум в Сочи. Давай-ка так: недельку дам тебе сейчас, а одну неделю от отпуска поработаешь со мной в Сочи. Тем более там будет научная конференция по нашему профилю, а вечерочком можно и покурорствовать после работы. Кстати, заодно можно и защиту твою тогда же устроить?

– Да какая защита? – отмахнулся устало Барташов.

– А такая, – надавил голосом Игорь Олегович. – Давно пора и назрело. Ты ее когда еще написал? Года два назад?