Сердце прощает - [16]

Новая грохочущая вспышка разрыва заставила Лаврова прижаться к земле,а когда он поднял голову, ни пулемета, ни бойца на прежнем месте не было.Лавров увидел лишь обожженную по краю ямку...

Он отходил последним, отстреливаясь из нагана, ложась, отползая всторону и опять вскакивая на ноги для очередной перебежки.

* * *

Игнат лежал ничком, безмолвно, без единого движения. Окружающий мирдолго был за пределами его чувств. И вдруг, как сквозь сон, ощутил он, чтона него навалилась нечеловеческая тяжесть. Она придавила его к чему-тоострому и обжигающему, не давала возможности пошевелиться. Еще вполузабытьи он напряг силы и попытался руками дотянуться до лица, но рукиоказались непослушными. Тогда он попробовал открыть глаза, но и веки плохоподчинялись ему, будто были чугунными. И сколько он ни старался, он не могувидеть ничего, кроме двух огненных пятен, мелькавших не то внутри егоглаз, не то перед глазами. Пятна то уменьшались в размерах, тоувеличивались, рассыпались на золотые извилистые нити или угасали совсем,и он погружался в тягостную беспросветную мглу.

Неожиданно среди черного мрака всплыли две светящиеся точки,постепенно они делались все ярче и будто два огненных шара подкатывались кнему. Потом ему почудился какой-то скрежет, и по телу пробежала холоднаядрожь.

Сознание Игната исподволь прояснялось. С огромным трудом он приподнялголову и увидел изломанный кустарник, свежую, обожженную по краям воронкув земле, свой, почерневший от крови рукав. «Я ранен?» — подумал он ипочувствовал, как голова его снова налилась свинцовой тяжестью и передглазами все поплыло.

Опять будто в дреме он услышал непонятную речь, но открыть глаза нехватило сил. Кто-то резко пнул его ногой в бок, обшарил карманы брюк, сиялнаручные часы. Затем его тяжело ударили по голове, и он вновь провалился вудушливую темь.

Сколько пролежал без сознания, Игнат не думал. Преодолевая ноющуюболь, он приподнялся и неуклюже сел на землю. Его левая рука беспомощноповисла вдоль туловища. Он попробовал приподнять ее другой рукой и едва невскрикнул от пронзившей его острой боли. Переждав минуту, Игнат достал изкармана гимнастерки индивидуальный пакет и стал неуклюже перевязыватьлевое предплечье. Конец бинта надорвал зубами, подтянул раненую руку кгруди, подвесил ее неподвижно к шее.

Боль, кажется, чуть утихла. Но захотелось пить. Он поискал глазамисвою флягу, пошарил вокруг себя здоровой рукой — фляги не было. Не былопочему-то и винтовки рядом. На мгновение его охватило чувство страха — какон оправдается перед командиром? — и вдруг вспомнил, что командир приказалвсем отходить в лес, бойцы побежали обратно к опушке, и в эту минуту его иКосолапого накрыло миной... А может, немцы уже прочесали овраг, его,Игната, сочли убитым, а винтовку унесли как трофей? Наверно, не он одинбыл тогда ранен или сражен наповал в этом овражке...

Посидев еще немного и чуть окрепнув, Игнат медленно поднялся наослабевшие ноги, постоял с полминуты, преодолевая головокружение, и побрелк лесу. Теперь вся надежда была на то, что родной лес укроет пока отврага, даст хоть чуток войти в силу. Он подумал, что в лесу навернякавстретит кого-нибудь из своего взвода, напьется воды, а еще лучше —кипяточку. Его рану перевяжут по всем правилам. А ночью взвод обязательносоединится с главными силами полка; они, бойцы, если надо, по-пластунскипроползут через все захваченное и укрепленное немцами поле.

Размышляя так, Игнат добрел до опушки леса, узнал даже тот молодойдуб, на который на рассвете взбирался боец-разведчик. «Где же наши? — свнезапной тоской подумал он. — Ведь один я пропаду». Он подобралвалявшуюся возле дерева сухую палку и, опираясь на нее, заковылял вдольопушки в восточном направлении, чувствуя затылком своим теплые лучизаходящего солнца.

Было уже далеко за полночь, когда силы снова покинули Игната. Онопустился возле какого-то деревца, опять закружилась голова, и онповалился на правый бок лицом на влажную, холодную от росы траву.Последнее, что он слышал — это как будто невдалеке прокукарекал петух. Аможет, это только почудилось...

...Пробуждение на этот раз было отрадным, обнадеживающим. Игнатувидел, что над ним склонились лица двух деревенских мальчиков-подростков.

— Дядь, а дядь, проснись! — ломающимся баском говорил один из них. —Ты ранен? Откуда ты?

— Петь, а может, он оглох от разрыва бомбы? — с беспокойством сказалвторой, веснушчатый, белокурый паренек.

— Нет, Сергунчик, боец, видно, ослабел от потери крови, — авторитетносказал первый, круглолицый, чернявый, с маленькими карими глазами икоротким вздернутым носом.

— Что же нам делать-то с ним? — растерянно произнес Сергунчик. —Может, сходить за дедушкой, он же врач?

— Надо тащить домой, — сказал Петя. — Здесь оставлять нельзя. Могутопять появиться немцы, застрелят враз.

— Он тяжелый, до дома не дотащим.

— Айда за носилками, — предложил Петя, и, не дожидаясь согласиядружка, припустил к деревне. Сергунчик помчался за ним.

...Аксинья, мать Пети, была немало встревожена, увидев, как ее сыноквместе с товарищем опрометью понеслись через огороды к лесу, волоча засобой носилки.