Сердце принца-ворона - [30]
Огоньки обмениваются возбужденными взглядами, а потом начинают двигаться по кругу.
– Договорились, – хором говорят они и летят вперед.
Я следую за ними мимо столовой и гостиной, прохожу по короткому коридору, который заканчивается открытой дверью. Они влетают внутрь, но я замираю на пороге, изучая представшую взгляду большую гостиную с высокими окнами, освещаемую звездным светом. Огоньки с воплями кружат по комнате. К счастью, внутри вроде бы никого нет. Я неуверенно вхожу, рассматривая стоящие в центре гостиной кресла, диван и чайный столик.
Блуждая взглядом по комнате, я замечаю письменный стол, висящие на стенах прелестные картины, еще один диван, карточный столик и…
«Во имя ветра».
Сердце колотится о ребра, но не от страха. От предвкушения. Потому что в дальнем углу комнаты я вижу то, о чем мечтала больше всего на свете.
Пианино.
Глава 11
Эмбер
Я не успеваю опомниться, а ноги уже несут меня вперед. Черно-белые клавиши словно притягивают к себе. В звездном свете пианино сияет белизной с радужным отливом. На скамье возле инструмента я замечаю плюшевую черную подушку, так и манящую присесть.
Вот оно, безопасное убежище. Практически дом.
Почти бессознательно я прохожу через комнату и сажусь на скамью. Три огонька кружат над головой, но, когда я поднимаю крышку пианино, спускаются ниже и зависают над клавишами. От предвкушения покалывает пальцы, но не стоит сразу же бросаться играть. Музыкальный инструмент – не просто вещь. Это друг, партнер, возлюбленный, заслуживающий знаков внимания.
Кончиками пальцев в перчатках я провожу по поверхности клавиш. Не нажимаю, лишь знакомлюсь, каковы они на ощупь. Коснувшись каждой клавиши, ставлю пальцы нужным образом.
И надавливаю. Чуть-чуть.
Звук эхом отдается внутри, и сковывавшее меня напряжение слегка отпускает. Перед мысленным взором мелькает лицо брата Маруса. Я закрываю глаза и вижу значок на лацкане, эмблему Сан-Лазаро.
Я нажимаю снова, на этот раз чуть сильнее, и раздавшийся аккорд проникает прямо в сердце.
Я вспоминаю самодовольную ухмылку мачехи, насмешки сводных сестер, непристойные намеки принца в переулке. Образы кружатся в голове, рвутся наружу, сменяясь яростью, стекающей к кончикам пальцев и льющейся с клавиш.
Я играю. С закрытыми глазами, позволяя пальцам самим выбирать мелодию. Мне вовсе не нужны ноты, не существует такой песни. За меня говорит ярость, и пальцы лишь подхватывают задаваемый ею мотив. Музыка плывет в воздухе, и злость сменяется облегчением. Я не ощущала его с тех пор, как миссис Коулман продала пианино. Не прерывая игры, я через некоторое время открываю глаза и вижу, как три огонька с безмятежным видом сидят на предназначенной для нот подставке.
– Ты обещала спеть, – шепчет одна из женщин, на сей раз не насмехаясь и не дразнясь.
На миг меня пронзает страх, внося в мелодию новые ноты. Она права. Стремясь укрыться, я дала обещание. Хотя не пела уже три года. С тех пор…
С тех пор…
К горлу подступает ком, и музыка теперь напоминает беспорядочный набор звуков. Я пытаюсь сглотнуть, но не могу. Данные фейри обещания в чем-то сродни сделкам, и невозможно нарушить свое слово.
Мне придется петь.
Низкие ноты становятся все громче, протяжней, высокие каскадом стекают вниз.
В горле возникает урчание, а вместе с ним приходит отчаянная жажда. За три года я самое большее мычала себе под нос. Но этого мне всегда было мало.
Постепенно сдавленный гул нарастает, еще пойманный в ловушку между сомкнутых губ. По щеке скатывается слеза, легкие словно горят огнем. И, наконец, я открываю рот.
Пальцы замирают, и звенящая нота повисает в воздухе. Голос вторит ей простым, тихим «а-а», выше на пару октав.
Во мне пробуждаются чувства, в сравнении с которыми прежнее облегчение вовсе ничего не значит. Напряжение спадает, и остатки ярости исчезают, словно унесенные порывом ветра. Пальцы легко танцуют по клавишам, постепенно повышая тон мелодии. И, наконец, голос вплетается в музыку, порождая нежную песню. Бессловесный напев, вторящий звучанию клавиш, так похожий на счастье, что я готова заплакать.
Я вновь бросаю взгляд на огоньки. Все еще сидя на подставке, они подаются вперед и смотрят на меня, широко раскрыв глаза. Я замолкаю и улыбаюсь им. Они дарят ответные улыбки. Хочу спросить их имена, но они вдруг поднимают глаза. И, взвизгнув, срываются с подставки и исчезают из виду.
Я застываю, изумленная их внезапным уходом, и мои пальцы замирают на клавишах.
И в этот момент я ощущаю, что уже не одна.
А когда поворачиваюсь на скамье, то замечаю ворона.
Мне удается сдержаться и не закричать. Я вскакиваю на ноги, отступаю назад и упираюсь в клавиши, из-за чего пианино издает резкий звук. Несчастный инструмент, он этого не заслужил. И все же я не могу заставить себя отодвинуться.
Ворон застывает, как и я, и лишь молча меня разглядывает. Хотя передо мной не просто птица. Точнее, вовсе не птица. Скорее человек, и весьма высокий. Узкие черные перчатки, покрытые темными перьями, полностью скрывают руки. На ногах оранжевые чулки, заканчивающиеся вполне натуральными когтистыми лапами. На шее черный шарф. Иссиня-черная голова кажется слишком большой и какой-то ненастоящей. Такую скорее ждешь увидеть у набитого соломой пугала, чем у живого существа. А еще он довольно широк в талии.
