Сердце принца-ворона - [19]

Изучая собственное отражение, я непроизвольно тянусь к висящему на шее медальону. Сейчас я очень сильно похожа на маму, и это безмерно радует. Пусть у меня нет заостренных ушей, присущих лишь чистокровным фейри, но мне достались ее волосы, глаза и улыбка, и это платье подчеркивает их, как никакое другое.

Я открываю медальон, и взгляд скользит по портретам родителей. При виде отца сердце сжимается, а к горлу подступает ком. У меня не получается долго на него смотреть. Мне слишком больно, и внутри ощущается железная тяжесть вины. Глядя на маму, я почти вспоминаю звук ее голоса, грациозную походку и плавные движения в танце.

Выбросив мысли из головы, защелкиваю медальон и принимаюсь внимательно рассматривать свою внешность. Волосы явно оставляют желать лучшего. Освободившись от чепца, бирюзовые пряди спутанными волнами спадают на плечи. Я беру щетку и тут же понимаю, что просто не умею делать прически для официальных приемов. С другой стороны, позволит ли мне миссис Коулман сегодня отказаться от чепца? Но потрепанный чепец в сочетании с бальным платьем привлечет гораздо больше ненужного внимания, чем бирюзовые волосы. В конце концов, бал проводит принц фейри.

При этой мысли от лица отливает кровь.

Проклятие, и почему я раньше не подумала? Я ведь собираюсь на бал, устраиваемый фейри королевских кровей, тем самым, кого я умудрилась оскорбить в переулке за лавкой чаровницы.

Стоит только вспомнить непристойные намеки насчет моих предполагаемых мотивов, и лицо заливает краской. Не знаю, то ли мне бояться встречи с ним, то ли раздражаться, ведь, как ни крути, а придется с ним столкнуться. И вести себя при этом уважительно, будто я жеманная девица, к разряду которых он причисляет всех женщин.

Я стискиваю зубы и, крепче сжав щетку в руке, набрасываюсь на спутанные волосы, будто вижу вместо них его высокомерное лицо.

Утешает лишь одно – принц вряд ли меня узнает, ведь вчера на мне был чепец и заношенное платье. Он определенно принял меня за очередную сохнущую по нему девицу. Сомневаюсь, что в его крошечном самовлюбленном мозгу найдется место для таких, как я.

На лестнице, ведущей в спальню, слышатся шаги, и я, вздрогнув, опускаю щетку. Обернувшись, вижу на пороге мачеху. Она замирает у самого входа в комнату, рассматривая меня сквозь прищуренные веки.

– Платье сойдет, – резко бросает она и подходит ближе.

Я собираюсь с духом, все больше напрягаясь с каждым ее шагом. Бросив взгляд на щетку, она протягивает руку ладонью вверх.

Отдаю ей щетку, и мачеха жестом велит мне повернуться. Затаив дыхание, повинуюсь, и она подносит щетку к моей голове. Я вздрагиваю, ожидая, что жесткая щетина вопьется в кожу, но мачеха просто проводит щеткой по всей длине волос. От столь непривычной близости и странно мягких жестов сердце бьется где-то в горле. Она прежде никогда не расчесывала меня, да и вовсе не вела себя со мной как мать. Кроме меня самой, волосы мне причесывала лишь родная мама.

Я смаргиваю слезы и перевожу внимание на скользящую по волосам щетку, ожидая, когда ее движения станут грубыми и болезненными.

– Нам нужно обсудить твое поведение на сегодняшнем балу, – вдруг произносит мачеха прямо у меня над ухом, и я вздрагиваю от неожиданности. – Следи за словами и поступками, не вздумай запятнать мое имя. Не задавайся и не привлекай к себе внимание.

Меня тут же охватывает злость. Она знает меня не первый год и все еще думает, что я могу начать задаваться. Я никогда не пыталась привлечь к себе чье-либо внимание, не стремилась затмить ее дочерей. И не виновата, что еще при жизни отца людей притягивали мои таланты. Я этого не просила. Мне просто хотелось играть на пианино.

И петь.

Миссис Коулман ненавидела пение.

И оно убило отца.

Мачеха заканчивает с моими волосами и возвращает мне щетку. Но когда я пытаюсь повернуться к ней лицом, она сжимает мне плечо, побуждая оставаться на месте. Я вздрагиваю, когда ее ноготь впивается в мою обнаженную кожу над пышным рукавом. Не говоря ни слова, мачеха протягивает мне несколько шпилек для волос. Совсем простых, без украшений и драгоценных камней, ни капли не похожих на те, что носят она и сестры. Я беру их в руки.

– Держи, чтобы я смогла дотянуться, – бросает она.

Я чувствую, как она убирает волосы с шеи, и вновь готовлюсь к боли, но ее нет. Чтобы успокоить нервы, я крепко сжимаю свободную руку в кулак.

Миссис Коулман берет у меня шпильку и скрепляет волосы, затем еще одну.

– Знаешь, почему после смерти твоего отца я вновь взяла себе девичью фамилию и записала под ней девочек? – тихо спрашивает она, но я отчего-то ощущаю, как по коже бегут мурашки.

Я не осмеливаюсь покачать головой, чтобы не мешать ей меня заплетать, и ответ выходит больше похожим на шепот:

– Нет.

– Потому что не хотела, чтобы моих дочерей связывали с кем-то вроде тебя.

Подобного ответа я и ждала, но никогда не понимала причин такого отношения. Находясь среди людей, мачеха ведет себя так, будто она лучше фейри, отзываясь о последних словно о животных. Если же рядом оказывается кто-то из фейри, она хвастается тем, как хорошо их понимает, то и дело бросаясь громкими именами известных ей высокопоставленных лиц, рассказывает обо всех воображаемых знакомых и приобретенных связях. Она постоянно добивается их благосклонности, ищет мужей среди членов королевских семей, словно это предел мечтаний. Со мной же она обращается как с грязью.