Сердце Пандоры - [82]

Ключевое слово «до сих пор».

До сегодняшнего дня.

— Может, меня не интересуют деньги? — пытается отыгрывать сраного философа. — Я так, просто поностальгировать.

— Тогда какого хуя этот маскарад?

Он останавливается, крякает и булькает, пытаясь показать, что моя грубость стала для него неожиданностью.

«Тебя, тварь, ждет еще много неожиданностей», — мысленно отвечаю ему, пока туша лихорадочно выдумывает подходящий ответ на мою злость.

Пока он продолжает пытаться шевелить заржавевшими шестеренками скудных мозгов, я мысленно укладываю руки ему на глотку и сдавливаю. Медленно — торопиться не будем. Шея толстая, заплыла жиром, руки пальцы в скользких потных складках, но я все равно не тороплюсь. В моем воображение тварь начинает медленно задыхаться, краснеет и пытается избавиться от моих рук. Я куда сильнее, и он ничего со мной не сделает. И я сверну ему шею раньше, чем очухаются его пудели.

— Я полагаю, Адам, ни один примерный муж не захочет, чтобы его жена стала объектом нелицеприятных новостей на ближайшие… сколько? Пару недель?

— Я не люблю цирк, Франц, а ты дерьмовый клоун, который испытывает мое терпение.

Он вскидывает вверх потные мясистые ладони, снисходительно улыбается.

— Мне просто нужна некоторая сумма, — наконец, перестает кочевряжиться он.

Как я и говорил — всем и всегда нужны деньги. Особенно жирным боровам, уверовавшим в свою безнаказанность. Я хорошо знаю такой тип людей — насмотрелся еще в детстве. Живет такая тварь на правах какого-то рабочего звена в детдоме: сидит в кабинете, выполняет свою непыльную канцелярскую работу, а вечером «приглашает» девочек или мальчиков на индивидуальную воспитательную работу. Это не мужчина или женщина, это продукт безнаказанности, бесполое существо, полностью лишенное страха получить пиздюлей в ответ, потому что все его противники — слабые и беспомощные, зависимые и испуганные, и не могут дать сдачи. Со временем эта социальная мразь просто теряет чувство страха, нашпигованное, как анаболиками, собственным превосходством. И не сразу может распознать глобальный пиздец, даже если он стоит на пороге его засранного кабинета в виде несговорчивого чиновника из проверяющей службы, и перечисляет огромный список статей Уголовного Кодекса.

— Конкретнее, — тороплю я. Терпение лопается, словно натянутый железный росс: мелкие волокна рвутся одно за другим. Еще немного — и я спугну гандона.

Он не называет сумму: достает из кармана розовый бумажный стикер с написанной на нем суммой. Розовый? Я бросаю взгляд на бумажку, не хочу пачкать о нее руки. Да и вообще не хочу оставлять никаких следов этой нашей встречи.

— Что взамен?

— Все, — он разводит руками. — Все, что есть.

Это все ложь. Настолько наглая, что боров даже не пытается ее прикрыть: смотрит на меня и лыбится, абсолютно уверенный в том, что со мной это сработает точно так же, как сработало с другими. У него же, кажется, было целое модельное агентство? На ум приходят образы сопливых девчонок, грезящих о славе, которых он разворачивает и сминает, словно красивые фантики. Он делал с ними то же, что и с моей Пандорой. И хранил следы своего дерьмового удовольствия в надежде, что через пять-десять лет они станут женами уважаемых людей, известными певицами или актрисами, телеведущими, «лицами» Домов моды. И тогда он появится на их пути, словно призрак из прошлого, и будет безнаказанно стричь плоды своего долгоиграющего плана.

— Хорошо, — безропотно соглашаюсь я.

В голове вертится фраза о том, что тот враг безопасен, который думает, что победил. В моем случае, свинья просто не будет дергаться и смотреть по сторонам, пока идет по проложенной мною тропинке прямиком на бойню.

— Завтра, — слышу голос в спину.

Не правильный ответ, тварь.

Правильный — сегодня.

Глава сорок третья: Адам

Я возвращаюсь домой около шести — раньше обычного. Весь день занимаюсь делами, которые можно делать на автомате, откладываю все важные встречи, переношу заседание финансового отдела. Просто заполняю свой день делами, складывая неправильный пазл.

Полина не ждет меня так рано, а я нарочно не предупреждаю. Она сидит на крыльце: обосновалась здесь за маленьким столиком с ноутбуком и судя по стоящему рядом фотоаппарату, готовит новую порцию снимков для странички нашего сына. Доминик спит рядом, в детских качелях, и даже Ватсон — старый одиночка — устроился у нее в ногах, и изредка поднимает голову, выпрашивая ласку. Но пес всегда чует своего хозяина: вскидывается, храпит, изображая радость и лениво семенит мне навстречу. Полина поднимается следом и делает то, от чего у меня в груди закипает черная тоска: с мягкой и немного смущенной улыбкой, вынимает карандаш из волос, который удерживал их узлом на затылке. Шоколадные пряди беспорядочно рассыпаются по плечам, она поправляет их, между прочим опускает руки ниже, разглаживая несуществующие складки на джинсовом платье.

Она в коротких белых пушистых носках. Как будто окунула ноги в искусственный снег. Даже без обуви. Выходит из-за стола и вслед за Ватсоном идет меня встречать.

Я чувствую себя полностью беспомощным, потому что знаю, чего ей стоит эта улыбка. Чего ей стоило жить все эти годы и делать вид, что произошедшее — просто страшный сон, слишком явный кошмар, навсегда застрявший в памяти, как осколок, по страшному и счастливому стечению обстоятельств перекрывающий поток крови. Его необходимо оставить, потому что только так можно выжить.