Сердце-озеро - [2]

Парижан сведет с ума!

Высочайше повелела

Милость мастеру принесть:

Пять целковых дать за дело

И полста кнутов — за спесь.

И гостям своим учтивым

Оказать желает честь:

Ввечеру российским дивом

В изумление привесть.

Но… Смущение на лицах…

Гнев… смятение… гроза…

Чаша здесь… А где же птица

Чародейная краса?!.

Утром был снегирь — и нету.

Тут замешан дьявол сам!

Гончара скорей к ответу

За такой державный срам!

Свежевать его, как зверя,

Коли совесть нечиста!..

В баньке высадили двери,

Ну а банька-то — пуста.

От лабазов до подвалов

Все обрыскали дворы,

Натравили волкодавов

На окрестные боры.

А гончар под вьюгой дикой,

Всем ловцам наперекор,

Как под шапкой-невидимкой,

Угодил в дремучий бор.

В лед обут на босу ногу,

Снегом наглухо одет,

Олексашка без дороги

К белой смерти тянет след.

То падет у темных елей,

Не осиля бурелом,

То пурге осатанелой

На коленях бьет челом:

— Хоть бы намертво укрыла,

Не мытарила зазря!..

Ширк! Лицо задели крылья.

Глянул — крылья снегиря.

Эх! Поблазнилась пичуга

Перед смертушкой, поди…

А снегирь — посвищет в ухо,

Поскребется на груди.

И признал родную пташку

Гончарок:

— Да ты же свой!

Сам лепил тебя на чашку,

Сам поверил, что живой!

Сам хотел с тобой на волю,

Просто до смерти хотел!

От того хотенья, что ли,

Ожил ты и прилетел?

Прилетел, в меня поверя,

Из царицыных хором,

Отыскал меня! Теперя

Живы будем, не помрем!

И повел снегирь! По весям

Против солнца, на восток,

Чистым полем, темным лесом —

За три тысячи дорог.

Беглецу в убогой хате —

Жмых сытнее калача,

А заплата на заплате —

Шубой с царского плеча.

С добрых слов душой оттаял,

С баньки силушкой окреп,

Людям памятку оставил

Ремеслом за кров, за хлеб.

От деревни до деревни,

Через долы да холмы

За свои лесные гребни

Он пришел к концу зимы.

И припал к землице талой

С первой вешней муравой

Неприкаянной, усталой

Горемычной головой.

Снегирек под синим небом

Проторил огнистый след,

Просвистал — и словно не был,

Как на чаше: был — и нет.

Говорят, весь свет дивился,

Как влетел он во дворец

Да на чаше объявился.

Тут бы сказу и конец,

Но уже и сто, и двести,

И, поди-ко, триста лет

Снегирек, как дело чести,

Гончара хранит завет:

Работящими руками

Мять, строгать, чеканить, вить

Так, чтоб дерево и камень,

Медь и глину оживить.

И велит честному люду,

Значит, каждому из нас,

И свое живое чудо

Смастерить.

Про то и сказ.

СИНИЙ КАМЕНЬ

В степи, у приуральского села,

Взметнулась к небу синяя скала.

Далече круча дивная видна!

Скала в степи! Откуда здесь она?

Какую силу тайную хранит?

Зачем влюбленных тянет, как магнит,

Крутой окаменелою волной,

Синея над речною глубиной?

Зачем сюда в торжественные дни

Приходят, по обычаю, они,

И юноша по каменной стене

Взбирается отважно к вышине?

Пускай на летней зорьке у реки

Преданье вам расскажут старики,

И, пропустив бородку сквозь кулак,

Седой сэсэн начнет старинку так:

«Скатилось трижды триста полных лун

С тех давних пор за облачный валун,

Кто знает, от беды или с войны

Пришел к нам парень с дальней стороны.

И повстречался с девушкой простой,

Как день весенний с утренней звездой…»

Вот так начнет сэсэн, и ты поймешь,

Что это хоть и сказка, да не ложь.

Высок был парень, рус и синеглаз.

Избу поставил, землю первый раз

Для наливной пшеницы распахал

И беднякам по-братски помогал.

А девушка, проворна и смугла,

Доила коз, отару стерегла,

И оба не заметили, когда

Два сердца заарканила беда.

При свете дня, любовь свою знобя,

Они таились даже от себя,

А вечеров степная полумгла

Их счастье ненадежно берегла.

Узнал отец, и побелел, как дым,

Когда они склонились перед ним.

— Ай, дочка, дочка, глаз моих кристалл!

Любимый твой моим бы сыном стал,

Когда б у нас обычай был один.

А он и молодец, да чуженин.

Хвала аллаху, я для вас не враг.

Я вас прощу — простит ли вас аллах?..

Аллаху что! Он только темный прах,

Невидимый, слепой и дикий страх.

Но лютой непреклонностью страшны

Хранители жестокой старины.

Законов древних дряхлые рабы,

Враги свободной, радостной судьбы

Над юным счастьем занесли топор

И вынесли неправый приговор:

Отступникам — разлуки вечный мрак:

Ему — изгнанье, ей — неравный брак.

Ему зверьем растерзанному быть,

Ей в вечном рабстве молодость сгубить.

Горит изба. И нива. А по ней

Летит табун нахлестанных коней,

И каждый след отверженного вбит

В солончаки печатями копыт.

Что ж девушка — зеленый стебелек,

Степная ковылинка, мотылек?

Она прорвется сквозь огонь и лед,

Но все равно любимого найдет!

Он в воду канет — ей волной плескать,

Он в небо прянет — ей звездой сверкать,

Ему в удел — чужая сторона —

Она и там останется верна.

Бежать? Но зорки сторожей глаза.

И вдруг как избавление — гроза!

Полощет ливень, и колотит град,

И тучи синим пламенем горят.

Срывается и падает плашмя

С убогих юрт тяжелая кошма.

Отец свою страдалицу-кызы

Спешит укрыть халатом от грозы,

Но дочки — нет!

                        Она сквозь черный ад

Бежит во тьму, на волю, наугад.

Вот речка, словно раненая рысь

Метнулась. Волны с тучами сплелись

В гремучую пучину. Скользкий ил

Колени по-змеиному обвил…

Ей, как во сне, кричать невмоготу —

И только стон:

                       — Ты слышишь? Я иду!

И снова шаг нетвердою ногой…

А в свисте бури — голос дорогой:

— Я слышу!

                  Тьму прорезали огни.

Случилось диво — встретились они.

А где-то кони всадников несут,