Сердце моего Марата - [129]

Нет, никак нельзя верить словам женщины, провозгласившей во всеуслышание, что «никто не обязан говорить тиранам правду» и что «при известных обстоятельствах все средства хороши», женщине, которая во время судебного процесса лгала даже тогда, когда правда не угрожала ее жизни.

Взвешивая все это, я составил свою версию, в которой твердо убежден и которую ныне предлагаю читателю.

…Когда девушка вошла в эту крохотную душную комнатушку, наполненную серными парами, когда увидела бледное, распухшее, искривленное мукой лицо больного, сидящего в ванне, ее не мог не объять трепет…

Нет, совсем не так представляла она все это себе…

Я совершенно уверен: какой бы злодейкой она ни была, сколь бы бесчувственной ни казалась, она не могла взирать на это спокойно: ведь она все-таки принадлежала к людскому роду! И чувство не то чтобы жалости, но хотя бы изумления перед этим несчастным страдальцем не могло не возникнуть в ее сердце.

Она, несомненно, в нерешительности остановилась, и воля, еще минуту назад такая несгибаемая, должна была покинуть ее.

Убить Цезаря на Форуме, когда тебе угрожают тысячи его телохранителей, — это героизм… А убить полутруп, смотрящий на тебя искаженным от боли взглядом? Не то же самое ли это, что убить ребенка?.. Вспомним: даже наемные злодеи, не верившие ни в бога, ни в дьявола, остановились в нерешительности перед кроватками племянников Ричарда III; могла ли молодая женщина бестрепетно вонзить нож в это измученное тело, открывшееся взору ее и такое доступное для ее удара?..

Вероятно, беседа была вялой. Вероятно, она мямлила что-то плохо слушающимся языком и заставляла Марата переспрашивать по нескольку раз одно и то же. Быть может, она даже забыла о цели своего визита… Еще момент, и она, быть может, так и ушла бы, не выполнив своего черного замысла…

Но нет. Судьбой было решено иное.

Вдруг дверь без предупреждения открылась, и вошла Симонна. Она, вероятно, смерила посетительницу нетерпеливым взглядом. Затем, задав вопрос мужу и взяв тарелку с подоконника, она удалилась.

Но этого было достаточно.

Убийца точно встряхнулась. Она вдруг поняла, что свидание сейчас окончится, что эта, другая, не допустит ее длительного пребывания здесь. И тогда с проснувшейся решимостью, оставив недавние колебания, она достала нож, спрятанный на груди, и быстро вонзила его в эту бледную, трепещущую плоть…

* * *

…Все дальнейшее было как в кошмаре.

Утратив дар речи, я стоял на одном месте, и ноги мои точно приросли к полу.

Я видел, как Симонна, чуть вскрикнув, побежала в ванную и как вслед за ней устремились остальные.

Убийца спокойно покинула комнату и, наверное, никто бы не задержал ее, ибо я превратился в соляной столб, а другие хлопотали над Маратом. Но Лорен Ба, который по-прежнему находился в столовой, понял все и бросился навстречу. Маленький и слабосильный, он схватил стул и ударил ее. Пошатнувшись, она рванулась к выходу; тогда он, точно клещ, вцепился в нее и повалил на пол.

— Буглен! — заорал он. — Ты что, не видишь?.. Скорей сюда!

Но я продолжал стоять точно истукан, а они молча катались по полу, а из ванной слышались надрывные женские вопли…

Однако, поскольку входную дверь после ухода Пилле не успели закрыть, в квартиру уже начали проникать люди, привлеченные шумом и криками.

Первым прибежал хирург-дантист Дельфонде, главный арендатор дома. Взяв на руки умирающего, он перенес его в спальню. Марат был еще жив: чуть шевеля губами, он делал тщетные усилия что-то произнести; последние биения сердца извергали из раны потоки крови…

Кровь… Кровь — вот что застилало мне глаза.

Она была повсюду. Вода в ванне стала темной. Кровью измазали стены, когда переносили Марата. Кровь разносили на башмаках по всей квартире, а ручеек ее, начинающийся у замершего тела, уже достигал кухни…

…Теперь квартира была забита народом. В прихожей два человека держали преступницу, казавшуюся спокойной и покорной. Когда явился полицейский комиссар, ее втолкнули в гостиную, чтобы приступить к допросу.

Я же все стоял и словно бы ни о чем не думал, и никому не было до меня ни малейшего дела. Я смотрел на учителя, и мне казалось, что вот он сейчас встанет и своим убеждающим голосом все объяснит мне…

А потом… Впрочем, я уже говорил, что было потом.

На этом можно было бы и кончить. Но я хочу поделиться открытием, сделанным мною 15 июля 1793 года. И еще так, двумя-тремя мыслями.

Прежде всего, я должен пояснить, почему для меня было необходимо самому провести это вскрытие.

Вы не догадываетесь?

Да потому, что я должен был своими глазами увидеть его сердце. Я должен был узнать, остался бы он жить, если бы предательский клинок внезапно не разорвал это сердце.

Вспомним: ведь считали, что он умирает.

А теперь я с полной уверенностью могу заявить тем, кто хоронил его при жизни:

— Нет! Сердце его было здоровым! Он мог бы прожить еще годы!

Вы понимаете, почему я это говорю?

Потому что в нашей революции годы стоили веков.

Потому что немедленно возникает вопрос: как бы развивалась она дальше, если бы рука убийцы не достигла своей цели? Смог бы тогда Марат что-то предотвратить, чему-то помешать?..