Дик отпросился у Даллана на оставшиеся полдня, пообещав привезти еще деталей на продажу, и Даллан проворчал:
— Иди, дармоед.
Дик отправил Рэя и Динго спать в берлогу, а сам поехал в северо-западный сектор общественной подземкой. Один из первых своих заработков он истратил на сильно подержанный блок памяти и карту Пещер, так что теперь знал, куда ему двигаться. Он вздремнул в вагоне и вышел на конечной остановке, разбуженный контролером. По незнакомым улицам он добрался до квартала гемов и спустился на нижние уровни, чтобы попасть в детский комбинат с черного хода.
— Ах, тэнконин-сама[54]! — радостно запела Антония, увидев его в смотровое окошко. — Мы знали, что вы вернетесь!
Мария тоже обрадовалась ему — но почти сразу же расплакалась.
— Он родился слепым, мой Марк, — сказала она. — Ах, Рики-сама, это Мария виновата! Она не хотела убегать с Рэем в его укрытие. Сканер показывал, что малыш здоров, а что он не видит — этого сканер не мог показать. Его усыпили, сэнтио-сама, а Марию заставили забыть его. Но Мария не совсем забыла. Она делала, как советовал сэнтио-сама: читала про себя молитву Небесной Марии, и попросила Цинтию быть моей памятью. Цинтия рассказала Марии то, что вспомнила. Ах, сэнтио-сама, они так плохо поступили с Марком, а Мария даже не может на них рассердиться!
— Не плачь, Мария, — прошептал Дик, обнимая ее. — Это ничего, что ты не можешь рассердиться. Зато я могу. Я буду твоим гневом, Мария. Я буду гневом за всех вас. Не бойся.
Мария успокаивалась в его руках, а он больше не говорил ничего, пораженный новой мыслью, такой яркой и сильной, что он ни на секунду не усомнился в том, что это — откровение. Он знал, что делать. К чему вести своими свидетельствами, кем стать для этих людей.
— Мария, — сказал он, когда ее слезы иссякли. — Я тебе рассказывал о человеке по имени Моисей?