Сердце капитана - [7]

— Где?

— Ближе к к-концу. Неважно. Пойдем за пивом.

— Пойдем. — Галилей вставляет в ноутбук флешку, возит мышью. — А эту ерунду я потом на работе дочитаю. Найдем мы твои проклятые места.

Случилась странная вещь: не успел я всосать в себя традиционный литр пива и включить ноутбук, как отчетливо и с испугом понял — сегодня я ничего написать не смогу. После пяти минут самоанализа я выяснил, что спать и есть мне тоже не хочется. И, более того, совершенно отвратно сидеть в тускло освещенной комнате и пялиться на увешанные плакатами стены. Сегодняшний раскоп настойчиво лез в голову. Почему? Непонятно.

Впрочем, ладно. Я уже привык бороться с навязчивыми мыслями простым народным способом. Позвонил Галилею, и вот мы сидим в парке с ноутбуком, пьем портвейн с кока-колой, и бардак в голове постепенно рассасывается.

— Чувак, — вскрикивает Галилей, когда я уже окончательно забываю о причине моего ночного бунта. — А покажи-ка мне свой раскоп!

Делать нечего, запасаемся пивом и идем смотреть.

— Дыра как дыра, — говорит Галилей через какое-то время. — Никакой тебе красоты, никакого полета мысли. Серость, да и только. Что тебя здесь держит?

Я кидаю под ноги плащ и сажусь на край ямы.

— Серость. И отсутствие мыслей.

— Сколько раз говорил, иди к нам в информационный отдел. Тебя там боготворить будут!

— Угу. А спать мне как?

— Не понял?

— Неважно.

Мы молчим несколько минут. Галилей, в соответствии с прозвищем, кидает в яму камни разного размера и следит за скоростью их падения.

Когда-то давно мой отец говорил мне, объясняя, что такое дружба: «мы сидим с ним рядом и молчим, и нам хорошо». Не знаю, по-моему, это признак не дружбы, а степени опьянения — нам просто не обязательно разговаривать, чтобы обмениваться информацией.

Птицы смеются,

Вдруг замолчали на миг —

Надо уметь.

— И почему ты так носишься с этим несчастливым местом? — Галилей присаживается рядом и выпускает облачко дыма.

— Мне как-то не по себе в последнее время. И этот раскоп… Такое ощущение, что он живой, и ему тоже как-то не по себе. Мы с ним как два заблудившихся в тумане танкера. Понимаешь?

— Гм… нет.

— Танкеры потеряли друг друга в тумане. Радио не работает, нужно встретиться, но можно случайно налететь друг на друга и взорваться. И вот они, с зажженными прожекторами, с включенными сиренами и матерящимися капитанами на мостиках, медленно идут сквозь туман…

— Зная, что, скорее всего, расходятся в разные стороны?

— Да.

— Все равно непонятно. Но грустно.

Галилей молчит. Я молчу. Сейчас я говорю ему то, что словами я сказать не в состоянии.

— В конце концов, неважно, где копать, — отвечает Галилей. — Перед тобой вся Земля — со всеми ее капищами и захоронениями, плохими и хорошими местами, правдой, ложью и неопределенностью. Ты можешь выбрать любую дорогу. И если ты выбрал дорогу через погост темной грозовой ночью, никто, кроме тебя самого, не заставит тебя повернуть.

Я молчу. Я не знаю, куда я еще могу повернуть.

— Не грусти, — говорит Галилей. — Любая дорога, которую ты выбрал, в конечном счёте является единственно возможной и единственно верной. Разговоры о свободе выбора — чистая диалектика.

Он поднимается с земли и протягивает мне руку.

— Вставай, надевай свой плащ и пошли в темноту по костям мертвых.

ЛАЗАРЬ

До раскопа идти минут сорок. Еще издали я вижу, что работа стоит, а народ в яме смотрит наверх, на бруствер. Там стоит наш начальник с двумя лаборантами и очень странно размахивает руками. Как будто собирается взлететь.

Может, их, наконец, схватила кондрашка от непрерывных археологических трудов?

Подхожу ближе. Нет, с мозгами пока все без перемен. Речь идет о форме крыльев орла на немецких монетах.

— Я тебе говорю, до 40-го года крылья вот так! (Руки в стороны, согнуты в локтях). А после тринадцатого года — во!! (Руки в стороны, локти разгибаются.)

— Да нет! (Руки двигаются из одной позиции в другую).

— Идиоты! До — во! (Взмах рук). После — во! (Руки по швам).

Рабочие побросали лопаты и ржут.

После выяснения правды (до 40-го года — во, после — во) Шельма опомнился и загнал всех в раскоп. Но разговорам это уже не мешает.

— А вы знаете, что Лазарь, которого Иисус выманил из могилы, не только воскрес, но и стал бессмертным?

— И что?

— Как что? После исхода евреев из Египта след его ненадолго затерялся. Но археологические открытия двадцатого века пролили немного света на эту картину. Как утверждают помощники Картера, вовсе не загадочное «проклятие пирамид» убивало их одного за другим. В отрывочных записях вновь и вновь упоминается странный пучеглазый мужик с дубиной… Хотя это могут быть лишь домыслы.

Вновь Лазарь появился в феодальной Европе. Он, как переходящее знамя, оказывался у всех феодалов по очереди, придумывая осадные машины, музыкальные автоматы и лекарства от венерических болячек. Он благополучно пережил эпидемию чумы, два пожара, восемь раз был отравлен, три раза задушен во сне и один раз захлебнулся по пьяни в солдатском сортире. После этого Лазарь снова исчез на долгие годы.

Последнее его появление подтверждено документально. Лазаря занесло в советскую Россию, где он тут же попался особистам поселка Жукино. Они направили его в Москву, где жизненный опыт и провидческие способности несчастного семита использовали для нужд партии. Благодаря этому была закреплена победа коммунизма и выиграна Великая Отечественная война. Устав от советской пропаганды, замученный НКВД-шниками Лазарь сбежал в Соединенные Штаты. Но и там он долго не задержался. Американцы, устав от его унылых откровений, под прикрытием программы «Аполлон " запустили Лазаря на окололунную орбиту. Для связи с ним был построен телескоп «Хаббл», и иногда спецотдел ФБР советуется с первым еврейским космонавтом по поводу своей насильственной демократизации…