Сердце - это такая штука - [4]

Если б они не учились десять лет в одном классе, разговор на этом бы и кончился. Но разговор на этом не кончился, потому что они десять лет учились в одном классе. В самом конце разговора, произнося самое последнее слово, Теймур допустил малюсенькую оплошность, он вроде чуть-чуть усмехнулся, что-то промелькнуло в его глазах, и Сарвар сразу узнал пройдоху Теймура.

— Не трепись, — сказал он Теймуру. — Ни в какой Тбилиси Аждар не уехал. И ты знаешь, где он!

— Ха, знаешь! — Заметно было, что Теймур встревожился. — Этого ни одна душа не знает. Десять лет без прописки живет.

— А чего про Тбилиси плетешь?! Я ж по глазам вижу — брешешь! Совесть-то у тебя есть?

Теймур молчал. Сарвар почувствовал, что он колеблется.

— Я ж его человеком считал… — уже мягче сказал Сарвар. — Если б знать, что он так меня облапошит! Два мешка — больше ста килограммов! Забрал и смылся!

— Надо было самому сидеть! — сказал Теймур.

— А он дал мне сидеть?! Забрал, и все. Я ж и понятия не имел, что он аферист. Сволочь такая!..

Теймур молчал. Молча они собрали с прилавка товар. Завязали мешки, сдали на хранение сторожу. Вышли с базара.

— Видишь, какая погода? — спросил Теймур.

— Холодно.

— Видишь, как ясно? Совсем как в Бузбулаке.

— Может, сейчас и в Бузбулаке снег, — сказал Сарвар.

— Я уезжал, дождь шел…

— В такую погоду у Аждара всегда приступы, — неожиданно сказал Теймур.

— Какие приступы?

— А ты не знаешь? Он ведь больной очень… Астма у него. Дурацкая болезнь — чуть похолодает, он уже и дышать не может. В такую погоду на базаре его не ищи, в ресторане отсиживается. Подвальчик есть недалеко от моря…

— Думаешь, и теперь там?!

— Может… Кто его знает… Только смотри, меня не поминай!

Сарвар ни о чем больше не спросил. Бросил Теймура и прямиком — в тот самый подвал; там, в темном уголке, он и нашел Аждара.

— Ага! Так, значит, ты в Тбилиси уехал?! Ну и аферист! Ну и подлец!

— Садись, сын Кошачьего Старшины! Не трепыхайся!

— Я с тобой… сидеть не собираюсь! Идем! Ты мне мои мешки отдашь!

Аждар потянул Сарвара за рукав.

— Садись!.. Нету твоих мешков. Продал я. Теперь вот… — Он показал на стоявшую перед ним полупустую бутылку.

— Давай деньги, ворюга! — Сарвар замахнулся на Аждара кулаком.

Тот спокойно отвел его руку.

— Драться хочешь? Потом, когда выйдем!.. Сиди, сын Кошачьего Старшины!

— И отца, значит, задеваешь?

— Да я, если хочешь знать, этому Кошачьему Старшине задницу готов вылизать за то, что сына такого вырастил!

Он налил Сарвару водки. Подозвал официанта, велел принести еще закуски. Но Сарвар пить не стал, к еде тоже не притронулся.

— Зря я тебя тогда не выдал, — сказал он Аждару. — Может, и не стал бы таким подлецом!..

Аждар нисколько не обиделся. Рассмеялся, Потом вдруг спросил:

— А с чего это ты в Ленинград надумал? Девушка знакомая или с товаром?

— Это тебя не касается! Ты деньги мои давай!

Аждар помолчал немножко. Потом достал из кармана горсть миндаля, из другого — три грецких ореха, положил на стол и исподлобья глянул на Сарвара.

— Узнаёшь?

— Узнаю! Из глотки у тебя все вытащу!

— Ладно, потом вытащишь! Пока пей давай!

— Не хочу!

— Ну, тогда ешь. — Аждар взял со стола орех. — С дерева тетки Шовкат? Сарвар кивнул. — А миндаль взял у тетки Гюльгоз. С того дерева, что за нашим забором, где вербы кончаются. Там еще инжировое дерево было. И алыча возле хлева, у стены… Она и осенью зацветала… Стоит алыча-то?

— Стоит, куда ей деваться!.. Не дури ты мне голову, Аждар. Отдай деньги!..

— И верба стоит?

— Стоит, чего ей сделается…

— Я под той вербой с Соной целовался…

Аждар умолк, потом вдруг засопел тяжко, словно кузнечные мехи… Из груди его вырвался хрип, и сквозь страшный этот хрип Сарвар разобрал:

— Скажи той вербе: умирает Аждар!

И вдруг заметил, что глаза у Аждара полны слез, что он плачет; слезы капают одна за другой, текут ему на пиджак… Сарвару стало жаль Аждара, захотелось утешить, сказать что-то доброе, хорошее, но он не сумел ничего такого сказать; схватил стоявшую перед ним стопку и опрокинул в рот.

— Сегодня какое число? — спросил Аждар.

— Тринадцатое.

— Тринадцатое… Счастливый у меня сегодня день.

— Пойдем, — сказал Сарвар. — Закрывают уже.

Они поднялись после того, как погасили огонь. Стало холодно, лужи прихватило морозцем, улица, освещенная луной, была светлая и совсем пустая.

— Уезжай сегодня.

— Это еще почему?

Аждар повернул к бульвару и долго шел вдоль берега, не отрывая глаз от моря, потом сказал:

— Не выйдет из тебя торгаша.

— Я и не собираюсь торгашом быть!

— Чего ж тогда приехал?

— Я ж говорил. Погулять. В Ленинград съездить!

— Погулять… Я тоже приехал погулять. До сих пор гуляю.

— Сравнил! Я ж казенных денег не крал!

И тут из Аждаровой груди вырвалась такая жуть, такой ужас… Он скрючился и всем телом навалился на железные перила. Он кашлял, хрипел, задыхался, а Сарвар стоял рядом и ругал себя за то, что сказал. Аждар с трудом разогнулся. Говорить он был не в состоянии. Стояли, смотрели на море… Ночь была лунная, луна остановилась как раз посреди неба, и в ее ярком свете холодным огнем горело море.

— Обиделся? — огорченно спросил Сарвар.

— Нет, — ответил Аждар, — я не обиделся. — И опять начал кашлять. — Это все те деньги душат, — с хрипом выдавил он из себя. — Три тысячи проклятые. Здесь стоят, в глотке! Душат меня, жизнь мою отнимают. Думаешь, я не хотел вернуть? И деньги в руках бывали. Сначала не решался, совестно вроде как-то, а когда решился — поздно уже. Последние пять лет и не, бывает у меня таких денег. Запросто мог бы иметь. Не хочу. Нету желания, сердце не принимает. А сердце — это такая штука…