Сердце для любимой - [4]

Ну конечно, как всегда. Я незаменимый грузчик-младший партнер в салоне «Радзивилов и сын».

– Твои работники это сделать не могли? Так ли необходимо было отрывать меня от дела? – обреченно поинтересовался я, натягивая перчатки и уже зная ответ.

– Во-первых, они все косорукие. Во-вторых, это Людовик XV. Хочешь, чтобы я инфаркт заработал, если они его поцарапают?

– Так и я поцарапать могу, – заверил я папу.

Он гневно сверкнул на меня глазами, пытаясь испепелить, но у него ничего не получилось. Я даже не задымился.

Каждый раз, когда я двигаю эту проклятую антикварную мебель, мне хочется застрелиться от тоски. Не понимаю я ее ценности, не вижу прелести в старье, пусть даже историческом. «Ну почему, почему, папа, ты думаешь, что мне это надо?» – хотелось завыть мне.

– Осторожнее, осторожнее! Нежнее! Как с женщиной! Слышишь, что говорю? – возмущался отец, надрываясь под тяжестью огромного и неуклюжего комода эпохи французского монарха.

Кстати, Людовик XV и его мадам Помпадур мне никогда не нравились – не уважаю мужиков-подкаблучников, тем более королей. И вот теперь я перетаскиваю комод эпохи разврата и женского доминирования.

За что мне это? Отец-фанатик, помешанный на историческом барахле. И дед у меня такой же. И прадед, судя по всему, тоже был любитель древностей. Фамильное дело – это звучит гордо! Я – единственный продолжатель антикварной империи Радзивилов. Тоска, тоска!

Вычурный комод был доставлен на место в целости и сохранности. Я с трудом перевел дух. В просторной и светлой реставрационной мастерской мерзко пахло рыбьим клеем с какими-то добавками. Клей отец тоже варит лично, по собственному рецепту. Надо отдать должное, он еще и отличный реставратор. Вот только я не в него, однозначно.

Сейчас в мастерской мы были вдвоем. Реставраторы ушли на обед. Посреди помещения громоздился шкаф черного дерева с вставками из слоновой кости викторианской эпохи, напоминающий памятник на кладбище. Рядом с ним на высоченной стремянке стояло ведерко с клеем, который и распространял волшебное амбре. Видимо, восстанавливали навершие этого надгробного монумента.

– Максимилиан, – пафосно обратился ко мне папа, – Ты совершенно погряз в своем спортивном клубе. Мне не нравится, что ты почти не уделяешь внимание нашему фамильному бизнесу. Я уже не молод и не могу со всем справляться один.

Я вздохнул и закатил глаза:

– Отец, ты не один. У тебя есть управляющие. Ты же знаешь, я к этой рухляди равнодушен, пойми меня.

– Опомнись! Это – не рухлядь! – возмутился папа. – Этот шкаф стоит как половина твоего элитного спортзала вместе со всем оборудованием, саунами и прочей ерундой! Возможно, он принадлежал самому Уолтору Патеру, основателю эстетизма. Я со дня на день жду заключения экспертизы. Если это подтвердиться, это будет великолепно. Ты понимаешь?

– Нет, – честно признался я.

Это имя мне ни о чем не говорило. Ну не знаком я с этим Патером, и ничего, живу как-то. Мой недоуменный вид вызвал у отца приступ праведного возмущения:

– А, да что с тобой об этом говорить?! Темнота! И в кого ты такой пошел? Посмотри, какие изгибы, какая деталировка! Запомни, не будь моих магазинов, ты бы не смог заниматься тем, что тебе нравится. Хоть с этим ты согласен?

Я обреченно кивнул. Конечно, я все понимаю. И да, он, конечно, как всегда прав… Именно деньги отца дали удачный старт моим спортивным клубам. Без начального капитала ничего бы у меня не получилось. Но я уже давно вернул долги, ведь отец не обязан спонсировать меня.

Ну что ж, попробую в очередной раз убедить папу, что я не совсем потерян для дела «Радзивилов и сын»:

– Обещаю, что когда мне стукнет сорокез, я остепенюсь и займусь этим. А пока мне двадцать восемь и у меня прекрасно идут дела. На днях я открываю загородный филиал клуба. Еще один. Мое дело развивается, клиенты в восторге. Что еще надо? Доход отличный и стабильный. Мне нравится мой бизнес и у меня все получается. Ты же знаешь, я еще не дорос до антиквариата, не дорос до музейных экспонатов. Ну что хорошего в этом шкафу, скажи на милость? Мрачный, страшный. Объясни мне, чего я не вижу, а я постараюсь понять.

Я отступил назад, чтобы получше разглядеть викторианский шкаф. У отца округлились глаза, и он судорожно взмахнул руками:

– Стой, изверг!

Но было уже поздно. Я толкнул стремянку, она закачалась, и ведерко с рыбьим клеем низвергло на меня все свое мерзкое содержимое. Отец в одно мгновение оказался между мной и шкафом. Он раскинул руки, самоотверженно прикрывая своим телом историческую ценность, и мужественно принял на себя часть потоков клея. Шкаф почти не пострадал. Зато пострадал я.

– О, боги, – стонал отец, суетливо вытирая шкаф ветошью, – О боги, за что мне это? За что мне достался такой безрукий отпрыск? Наследник хренов, – добавил он уже совсем неинтеллигентно. Видимо, поднабрался словечек у строителей. – Ты чего наделал, наказание рода человеческого? Ты едва не убил его. Это же английский декаданс! Слышишь, чучело? Декаданс!

– Папа, а где мне помыться? – спросил я, пытаясь стереть с лица мерзкую слизь. Она облепила мои волосы, рубашку и джинсы.

– Где помыться?! – возопил отец, трагически потрясая тряпкой. – Нигде! Вон отсюда!