– Вы знаете Аюнэ? – ахнула я.
Жрица пожала плечами и улыбнулась.
– Не только ты проходила ритуал Отречения, Элизабет. Многие, кто проходил, осознавали себя в царстве Сновидца.
Перед глазами запрыгали страшные картинки, которые я видела в темной пещере: стремительно стареющая плоть, кости, тлен, суета, стремление к какой-то непонятной, но общей цели, а потом все это меняется с появлением Сновидца, когда Аюнэ показывает, что мир не таков, как кажется.
– Я совсем забыла о случившемся в пещере, – пробормотала я, и голос звучал уже не так уверенно.
– У тебя просто не было времени как следует подумать об этом, – мягко сказала Жрица, и я кивнула.
– Аюнэ показала мне, что мир больше, чем кажется, – проговорила я. – В ее пещере мне пришлось взглянуть в лицо своим страхам. Вот только знаете… Без моего принца мне не нужен весь этот прекрасный мир, и страхов тоже больше нет.
– Элизабет, – дрогнувшим голосом позвала Жрица, протягивая мне заново наполненную пиалу.
Не делая глотка, я поставила ее на стол и продолжила говорить:
– Все во дворце… камеристки, слуги, все говорят об одном. Они думают, я не слышу, но я, к несчастью, обладаю истинным слухом… Об этом же пишут люди, выражающие соболезнования, не все, должно быть, самые смелые или самые искренние, не знаю. Их слова по-прежнему запечатаны, лежат стопкой на столе в библиотеке, но я обладаю истинным зрением. Ане Ахебак, я знаю, что там написано. Все говорят, что время лечит. А я не верю.
– И правильно, что не веришь, – сказала Жрица, глядя мне в глаза. – Потому что это неправда.
Я закусила губу. Слова Жрицы прозвучали жестко и неожиданно, но отчего-то принесли облегчение.
– Я знала, – прошептала я.
– Ты права, дитя. Разве может течение времени склеить разбитое сердце, разве может исцелить необратимое? Время не лечит, Элизабет. Но оно дает тебе другие воспоминания, другие чувства, эмоции, переживания, опыт. Твое сердце так велико, что вместит в себя все, что так щедро преподносит жизнь. Ты ошибалась, когда говорила о хрупкости и ценности жизни. Еще более ценно, чем жизнь – время, Элизабет.
– Время? – задумчиво переспросила я.
– Да, – кивнула Ане Ахебак. – Время. Подумай, Элизабет, разве сможешь ты на пороге смерти купить хоть одну лишнюю минуту нахождения в мире живых, пусть и за все богатства этого мира? Тому, кто определяет, когда настал черед, эти богатства не нужны. Они для него, словно для тебя мысли о сокровищах.
– Мысли?
– Мысли, Элизабет. Весь этот мир, который ты осязаешь и привыкла считать незыблемым, не больше, чем сильно сгустившаяся иллюзия. Но оттого, что сгустилась настолько, что кажется реальной, она не перестает быть иллюзией.
Голос Ане Ахебак перестал слышаться, как что-то внешнее, он словно проник в голову и звучал, будто мои мысли. Те, что всегда роятся стаей потревоженных пчел, а теперь текут одна за одной, звонкие, яркие, красивые. На секунду показалось, что у Жрицы совсем другое лицо, я готова была поклясться, что со мной говорит Аюнэ, потом вила Ивия, тетя Эльвира, Нинель и даже Бенара. Границы пространства размылись, словно мир раздвинулся изнутри и, поднатужившись, распахнулся, ослепляя белым изначальным светом.
– Карл Сварт не умирал, – тихо, одними губами, боясь потревожить пришедшее осознание, проговорила я, – не умирал…
– Он даже не рождался, – так же тихо ответила Ане Ахебак, не сводя с меня взгляда, словно этот взгляд, направленный в самую душу, творил невообразимое с пространством и временем, которое замерло, истончилось и куда-то исчезло.
– Но как же, – робко произнесла я. – Я же все помню.
– То, что ты видишь, Элизабет, не отнимает память, чувства, что ты любишь или ненавидишь. Во имя этого знания не нужно ни от чего отказываться или забывать. Этому не нужно учиться, потому что оно всегда здесь.
– Но что это? – спросила я.
Показалось, что раздвинутые грани иллюзорного пространства останутся такими навеки. На сердце полегчало, словно оно опустошилось, вытряхнув из себя одним махом все горе и боль, и это сейчас темной пеленой зависло в воздухе.
Отпустив страх и удивление, я смотрела, осознавала, и видела все, даже то, что привыкла считать своим, как иллюзию, как сгустки мыслей в едином эфире бытия.
– Видишь Видение? – спросила Ане Ахебак, и я рассеянно закивала.
– Мне кажется, только Видение и можно видеть, – отозвалась я. – Просто раньше я не туда смотрела.
Смех Ане Ахебак зазвенел колокольчиками в воздухе, и я зачарованно смотрела, как звуки плывут по хрустальному телу бытия, по пространству, и творят время.
– Но что это? – расширив глаза от удивления и восторга, спросила я. – Как это называется, Ане Ахебак?
– Это истинная магия, – с улыбкой произнесла Жрица. – Это видение истинной сути вещей.
– Вы говорили, что есть магия мужская и магия женская, – проговорила я. – Я помню… Просто не было времени подумать об этом.
– Ты очень умна, Элизабет, и рано или поздно ты бы поняла, что моя миссия в Черной Пустоши заключается не только в качестве проводницы в мир наслаждений. Любовь – лишь первая ступень на пути познания женской магии, но не последняя и не единственная.
Пространство продолжало оставаться распахнутым, безграничным, все мысли и чувства, которые считала своими, спокойно скользили по его поверхности, не беспокоя, не причиняя боли и не вызывая тревоги.
