Сердце Ангела - [26]

Позади бормочущего телевизора небольшой коридорчик вел к закрытой двери. Я вынул из «дипломата» пару резиновых перчаток, натянул их на руки и повернул ручку двери. Мне сразу захотелось глотнуть чего-нибудь покрепче.

Пупс Суит лежал на спине, на узкой постели, руки и нога были привязаны к столбикам кровати бельевой веревкой. Вряд ли у него мог быть более мертвый вид. Его брюхо покрывал скомканный, пропитанный кровью фланелевый халат. Простыни задубели от крови.

Лицо и тело Пупса были покрыты синяками. Белки выпученных глаз пожелтели, как старинные биллиардные шары из слоновой кости, а в разинутый рот было засунуто нечто, напоминающее здоровый кусок колбасы. Смерть от удушья, мне даже не нужно было ждать вскрытия.

Я пригляделся к тому, что торчало из его распухших губ, и понял, что одного глотка мне будет явно мало. Пупс задохнулся насмерть от собственных гениталий. На лестнице, тремя пролетами ниже, слышался счастливый детский смех.

Никакая сила на свете не заставила бы меня поднять тот скомканный халат. Даже не заглядывая под него, я знал, откуда появилось орудие убийства. Над постелью, на стене, кровью Пупса было сделано несколько рисунков, — как будто ребенок рисовал, — звезды, спирали, змеи… Три звезды были пятиконечными, перевернутыми вверх ногами. «Падучие звезды» становились традицией.

Я сказал себе, что пора уходить. Торчать здесь — дело явно неприбыльное. Но инстинкт ищейки заставил меня осмотреть комод и проверить шкаф. Осмотр комнаты занял минут десять, и я не нашел ничего, достойного внимания.

Бросив Эдисону Суиту последнее «прощай», я закрыл дверь спальни, провожаемый невидящим взглядом его выпученных глаз. При мысли о том, что находилось у него во рту, мой язык потяжелел и пересох. Я хотел еще осмотреть гостиную, но там было слишком грязно, и я не рискнул оставлять там отпечатки своих ног. Моя визитка исчезла с телевизора. Ее не оказалось и среди прочих его вещей, а новый бумажный мешок на кухне означал, что мусор ухе успели вынести.

Прежде чем выйти, я, прищурившись, посмотрел сквозь замочную скважину. Я оставил дверь слегка приоткрытой, в точности как раньше, стащил с рук резиновые перчатки и сунул их в «дипломат». Постоял еще немного, прислушиваясь к тишине внизу. На лестнице никого не было. Меня могла вспомнить домохозяйка с первого этажа, но с этим ничего не поделаешь.

Никем не замеченный, я спустился по лестнице и вышел из дома. Во дворе детишки играли в классики. Они даже не взглянули на меня, когда я проходил мимо.

Глава двадцатая

Три неразбавленных порции спиртного успокоили мои нервы и настроили меня на философские размышления. Это был спокойный бар по соседству, кажется, он назывался «У Фредди», или «У Тедди», а может, «Гнездышко Эдди» — в общем, что-то в этом роде; я устроился спиной к телевизору, обдумывая положение. Теперь у меня на руках оказалось уже два покойника. Оба знали Джонни Фаворита, оба носили на себе пятиконечные звезды. Интересно, не пропал ли передний зуб у Пупса, как пропало кольцо доктора? Но я не настолько жаждал узнать об этом, чтобы вернуться и посмотреть. В конце концов, звезды могли быть совпадением: самое обычное украшение, самой обычной формы. И к тому же наркоман-доктор и блюзовый пианист вовсе не обязаны были хорошо знать Джонни Фаворита. Но я буквально нутром чуял: все это не так просто, что-то здесь есть… Смахнув в ладонь сдачу с влажной стойки бара, я вернулся к своей работе на Луи Сифра.

Поездка на Кони-Айленд оказалась приятным развлечением. До «часа пик» оставалось девяносто минут, и движение по Федеральной автостраде и через Бэттери-туннель было достаточно свободным. На Шор-парквэй я опустил стекло и вдохнул холодный морской ветерок. Когда я выехал на Кропси-авеню, запах крови уже выветрился из моих ноздрей.

Проехав по Западной Семнадцатой улице до Серф-авеню, я поставил машину у заколоченного досками аттракциона электромобилей. Вне сезона Кони-Айленд выглядел как-то призрачно. Скелетоподобные направляющие «американских гор» вздымались надо мной паутиной из дерева и металла, но не хватало воплей отдыхающих — лишь ветер стонал в каркасе «гор», словно одинокие свистки поезда.

Несколько неприкаянных душ бродило по Серф-авеню в поисках приключений. Газетные листы неслись будто перекати-поле по пустынным, широким улицам. Над головой парили чайки, выискивая на земле объедки. Все киоски, торгующие сахарной ватой, «галереи ужасов» и аттракционы «на выигрыш» были плотно заколочены и походили на клоунов без грима.

Закусочная «Натанс Фэймес» была как всегда при деле, и я остановился, чтобы перехватить пару хот-догов и выпить пива. Буфетчик выглядел так, будто не покидал своей стойки со времен старого Луна-парка, и я спросил у него, не слышал ли он о гадалке по имени Мадам Зора.

— Мадам — как?

— Зора. Она пользовалась большим успехом в сороковых.

— Не припоминаю, приятель, — признался он. — Я получил эту работу меньше года назад. Лучше спроси меня что-нибудь о пароме Стейтон-Айленда. Он назывался «Мать Золотой Звезды». У меня там была концессия на ночное питание — целых пятнадцать лет. Ну валяй, спрашивай.