Сердца живых - [80]

Потом Сильвия приехала и сказала, что на горе все спокойно, все как обычно. Она видела там лишь крестьян, занятых сбором урожая. К некоторым из них заходили парни, укрывавшиеся от обязательной трудовой повинности, они прятались в лесах, но их было немного и держались они в стороне от деревень и дорог. Впрочем, Сильвия привезла другую новость, гораздо более важную для них обоих, и новость эта заставила Жюльена позабыть обо всех угрозах и опасениях, даже о самой войне. Сильвия заручилась согласием подруги: та обещала помочь ей вырваться из-под опеки родителей на целых два дня. И девушка предложила Жюльену поехать в Лампи; там, по ее словам, нетрудно отыскать укромное местечко, где они будут совсем одни.

Когда Дюбуа рассказал об этом плане своим товарищам, Верпийа объявил, что он рехнулся. Но все уже давно убедились, что если дело касается Сильвии, то бесполезно взывать к рассудку Жюльена. Кроме того, он жил на посту наблюдения, но теперь не подчинялся сержанту.

Сам Жюльен испытывал некоторую тревогу при мысли, что он вновь очутился на Черной горе. Правда, Лампи — далеко от того места, где умер Каранто. К тому же, живя в хижине дровосека, он так часто думал о Сильвии, что теперь ему казалось, будто он еще больше сблизится с девушкой, если побывает с ней вместе в тех местах. Раз Сильвия будет рядом, с ним ничего дурного приключиться не может. А она будет там рядом с ним, будет принадлежать только ему, и путешествие это окажется еще более приятным, чем их поездка в Альби.

В сарае на посту наблюдения Жюльен отыскал старый брезент; он нарубил веток орешника и смастерил что-то вроде палатки. Все время, пока он этим занимался, ему приходилось отгонять от себя воспоминания о Каранто. Перед взором Жюльена неотступно стояли страдающие глаза Франсиса. В ушах звучал его сухой кашель и бульканье крови. Когда они в последнюю ночь расставляли палатку, Каранто еще нашел в себе силы пошутить: «Не знаю, как ты, а я, верно, до конца дней своих буду испытывать отвращение к туризму».

Жюльен взял на два дня велосипед у садовника, которого он часто снабжал табаком, и в субботу утром молодые люди отправились в горы. Присутствие Сильвии радовало Жюльена; ему казалось, что все вокруг улыбается.

День еще только занимался. Они ни разу не были вдвоем за городом в такую раннюю пору. Оба катили рядом по пустынной дороге, и головы у них сладко кружились. Мир принадлежал им. Им принадлежало все. Жизнь словно распахивала перед ними будущее, столь же безоблачное, как раскинувшееся в вышине небо, которое с каждой минутой светлело.

На место они приехали только к вечеру, потому что то и дело останавливались по пути и целовались.

Разбили палатку. Сильвия пришла в восторг.

— Мой милый, да ты просто гений! Знаешь, ты способен дать сто очков вперед самому Леонардо да Винчи. Не думаю, что он мог творить такие чудеса с помощью колышков и веревок.

— Когда мы поженимся, ты еще увидишь, что я смастерю всю мебель в доме из ветвей орешника и веревок.

Жюльен шутил, стараясь прогнать воспоминание о Каранто.

Сильвия на четвереньках проскользнула в палатку.

— А мне ничего и не надо. Эта вилла меня вполне устраивает.

У них были с собою только два толстых солдатских одеяла, тяжелых и грубых.

— Одно расстелем на земле, а другим укроемся, — сказала она.

— Тебе будет жестко.

— Ничуть. Такое прелестное ощущение! Мне кажется, будто я гренадер великой армии.

— Замолчи, терпеть не могу этого убийцу Бонапарта.

— Но я из тех гренадеров, которые его тоже терпеть не могут.

— Не нужны мне никакие гренадеры.

Они все время смеялись и обменивались поцелуями.

Влюбленные пообедали прямо на траве, перед палаткой. У подножия горы и под деревьями поверхность озера уже потемнела, но посредине и вдоль ближнего берега оно было светлее неба. Погода стояла безветренная, и по воде расходились чуть заметные круги. На фоне синевато-зеленых елей вспыхивали ржавые пятна лиственных деревьев.

— Мы тут совсем одни, — сказала Сильвия. — Совсем одни, мой дорогой, а вокруг на десятки километров только лес и озеро, поля и луга.

— Тебе не страшно?

— Ведь я же с тобой. Здесь еще чудеснее, чем в нашей комнатке в Альби.

— Завтра утром ты иначе заговоришь. У тебя все тело болеть будет.

— А вот и не будет, трава тут густая-густая. Здесь все наше — и озеро, и лес, и небеса.

Было что-то таинственное в вечерней тишине, в мирном покое деревьев и воды. Жюльен это ясно ощущал. Он не решался заговорить. Он испытывал не то чтобы страх, но какую-то смутную тревогу, тревогу непонятную, истинная причина которой ускользала от него.

Они немного погуляли по берегу озера, а когда стало темнеть, вернулись в палатку. От воды медленно поднималась прохлада. Жюльен опустил брезентовое полотнище и привязал его к ореховым колышкам.

— Вот мы и дома, — сказала Сильвия.

— Только здесь щели повсюду, и в них могут дикие звери забраться…

— Заберутся и унесут меня далеко-далеко в лесную чащу.

— Знаешь, не часто встретишь девочку, которая согласилась бы…

Сильвия прервала его:

— А я уже давно не девочка. К тому же мне известно, что я перл творения, и ты, дорогой, можешь мне об этом не напоминать. Не повторяю же я тебе каждые пять минут, что ты у меня гениальнее гениального Леонардо.