Сердца в строю - [11]

Наклоняясь ко ржи, уже побитой и помятой, как на току, Верховцев рысцой побежал к опушке леса, где оборону держала его рота. Два взвода, Окуня и Витенкова, окопались во ржи, третий, Савина, в густом орешнике.

Лейтенант Окунь, замещавший Верховцева, коротко доложил обстановку: потери пока небольшие — двое убитых, пятеро раненых. Настроение боевое. Бойцы спрашивают: когда вперед?

— Пойдем, пойдем вперед. Это Гитлер внезапностью воспользовался, — убежденно проговорил Верховцев.

В том, что война началась так неудачно только на участке полка или дивизии, в том, что наши войска пойдут вперед и будут бить врага на его территории, Верховцев ни на секунду не сомневался. Еще с детских, с пионерских лет верил крепко: «Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!»

— А отходить не придется? — неожиданно спросил Окунь и с тоской посмотрел на золотую, освещенную солнцем рожь, на белесое небо над ней. — Говорят, немецкие танки прорвались справа, — угрюмо добавил он и почему-то оглянулся.

— Как так отходить? — возмутился Верховцев. — Ты в своем уме?! Подумай!..

Но вдруг вспомнилось встревоженное лицо заместителя командира дивизии, необычное выражение растерянности в его всегда спокойных, твердых глазах. Отмахиваясь от этого воспоминания, Верховцев сказал нарочно громко, чтобы слышали окружившие его бойцы:

— Пойдем вперед. Только вперед!

V

Двое суток — день и ночь — то на попутных грузовиках, то на допотопных телегах, то пешком Анна с детьми пробиралась на восток. Вечером третьего дня, окончательно выбившись из сил, они свернули с шоссе на узкую проселочную дорогу и пошли к видневшейся за леском деревушке. Было только одно желание: лечь на землю, закрыть глаза, заткнуть уши, чтобы не слышать, как воют бомбы, не видеть, как полыхают пожары и рушится мир, еще недавно такой милый и ясный, а теперь страшный в своей обнаженной нечеловеческой жестокости.

Но спит на окостеневших руках и стонет во сне Светланка, спотыкаясь, бредет сзади, придерживаясь за подол материнской юбки, Юрик — значит, надо идти, во что бы то ни стало идти, искать воду, пищу, ночлег.

Маленькая деревушка — одна улица бревенчатых хат-мухоморов — прикорнула у лесной опушки. Пусто и тихо: ни баб у колодцев, ни стариков на завалинках. Собак и тех не слышно в сгущающихся сумерках.

Анна доплелась до первой хаты, опустилась на покосившуюся ступеньку крыльца, уронила голову на руки: постучать уже не было силы.

Дверь скрипнула, и на порог вышла молодая женщина, черная, с угрюмым тяжелым взглядом:

— Немец напужал. Драпаете?

Анна подняла почерневшее лицо:

— Нет, нет, вы не думайте. Мы сейчас уйдем. Вот только воды напиться… если можно…

Хозяйка ушла в хату, так стукнув дверью, что проснулась и заплакала Светланка. Вернулась с ведром и, не глядя на Анну, пошла к колодцу. Жалобно скрипнул худосочный журавль. Рывком вытянула ведро, рывком поставила на скамью:

— Пейте!

В холодной, пахнущей болотом воде плавали зеленоватые волокнистые нити.

Юрик пил, припав к ведру воспаленными, обветренными губами. Судорожно билась на его тоненькой шее беспомощная жилка. Голубые капли, срываясь с подбородка, падали на босые избитые ноги. Увидев эту трепещущую жилку, пыльные ноги в крови, Анна поняла: идти дальше невозможно.

Но стоит на крыльце в выжидательной позе хозяйка с темными недобрыми глазами. Юрик подошел к матери, положил ей на плечо руку, хотел сказать что-нибудь ободряющее. Почувствовав под ладонью родное материнское тепло, он неожиданно расплакался. Анна поднялась и, пошатываясь, пошла по улице.

— Куда пойдешь на ночь глядя? Переночуй, а там хоть и до Москвы драпай! — бросила ей вдогонку хозяйка и, не ожидая ответа, ушла в хату.

Анна в нерешительности остановилась. Пустынная, неприветливая улица, тоскливо догорающий закат, далекий неотступный гул. Медленно вернулись, долго сидели на крыльце, прижавшись друг к другу. А когда совсем стемнело, робко вошли в хату. Хозяйка еще не спала. Молча внесла и бросила на пол сноп соломы, поставила на стол горшок щей и ушла за занавеску.

Легли на полу. Было душно. В углу за иконами шуршали тараканы. Вздыхала и ворочалась хозяйка. Юрик и Светланка уснули сразу, но Анна долго лежала с открытыми глазами, устремленными в темный потолок. Как ни были измучены за эти дни ее душа и тело, ей показалось, что не все еще потеряно: завтра они с какой-нибудь попутной машиной выберутся из фронтовой полосы, а окончится война — их найдет Алексей, и снова все будет хорошо, как раньше…

Под утро Анна задремала, словно окунулась в непроглядное. Разбудил ее непонятный шум. Слабый рассвет чуть обозначил прямоугольник окна. Анна приподняла занавеску. На улице, наискосок от хаты, мотоциклисты в странных костюмах и очках, громко переговариваясь, рассматривали карту. Потом, вскочив на машины, двинулись к шоссе, наполнив всю деревню синим дымком и пулеметной дробью моторов. Только один из них — высокий, голубоглазый, со светлыми красивыми волосами над чистым лбом — задержался. Улыбаясь, он вынул из кобуры пистолет и, не целясь, выстрелил в лохматого добродушного пса, который миролюбиво помахивал хвостом, явно рассчитывая на подачку. Пес, припадая на перебитую лапу, с воем ринулся под ворота. Мотоциклист еще раз широко и добродушно улыбнулся, так, что блеснули ровные белые зубы, ловко вскочил на машину и, пригнувшись к рулю, помчался вслед за товарищами.