Серапионовы братья. 1921: альманах - [40]

А те все угрожают и шпалером на испуг действуют.

— Ишь, — говорят, — напятирясился (это при его-то комплекции — напятирясился. Горько слушать!). Сукин, — говорят, — ты сын и поповская ряса. Во всех церквах, в «Правде» пишут, мощи есть для народного обмана, а у тебя, поповская ряса, нет мощей. Это удивительно. Контр ты, — говорят, — революционер и сволочь.

И не поверили попу.

— Веди, — сказали, — одначе, разворачивай церковное имущество.

И повел их поп в церковь.

А ночное уж было дело. И чудно как-то вышло. И ведет, и ведет их поп по городу, а церкви нет. Испуг, что ли, бросился в голову — не по тем улицам поп пошел.

Только вдруг сладость необычайная разлилась по жилам.

«Дело, — подумал поп, — подобное Сусанину».

И повел их поп аж за толкучку. А те разъярились, вновь за бороденку сгрябчили и сами уж указали дорогу.

Ночью развернули имущество церковное, нагадили и насрамили повсеместно, но мощей не нашли.

— А, — сказали, — поповская ряса, нет мощей, так учредим в твоей церкви музыкальный цирк.

С тем и ушли. А к утру выяснилось: сперли напрестольный крестик.

— И как же так — цирк? Можно ли, матушка, учредить в церкви музыкальный цирк и канатное позорище? Не иначе, матушка, подобное для испуга сказано. Ведь не допустит приход, хоть и поколебалась в нем религиозная вера, не допустит приход до музыкального цирка.

Вот тут бы матушке и подойти с душевной близостью, да нет — свои дела у матушки. И какие такие дела у матушки? Вот пожалуйста — оделась. Вот — ушла. И слова не скажи. Нет никакого пристрастия к семейной жизни.

И не только в поповом доме подобное, а все рассказывают: глядит, говорят, баба в сторону.

И что такое приключилось с русской бабой?

III

А что ж такое приключилось с русской бабой? Смешного нет, что баба исполняет мужскую работишку и что баба косу, скажем, обрезала.

Вот у китайцев вышел такой год: всенародно китайцы стали отрезать косы. Значит, вышла коса из исторической моды. Смешного ничего нет.

Да и не в этом штука, а штука в том — великое бесстыдство и блуд обуяли бабу.

И не раз выходил поп к народу в облачении, и горькие слова держал:

— Граждане, и прихожане, и любимая паства. Поколебались семейные и супружеские устои. Тухнет огонь семейного очага. Опомнитесь в безверии и в сатанинском бесстыдстве…

И все поп такие прекрасные слова подбирал, что доходили они аж до сердца и вызывали слезы.

Но блуд не утих.

И никогда еще, как в эту весну, не было в народе такого бесстыдства и легкости отношений.

Конечно, всегда весной бывает этакая острота в блуде, но пойдите, пожалуйста, в клуб, послушайте, пожалуйста, какие речи около женского пола. Это невозможно.

И что поделать? Ведь если попова даже жена нос рисовой пудрой, и поп не скажи слова, то можно ли что поделать?

И хоть понимал это поп очень, однако горькие речи держал неукоснительно.

И вот в такую-то блудную весну вселили к попу дорожного техника. Это при непреклонных-то матушкиных годах.

Стоек был поп и терпелив, но от удара такого потерял поп жизни не меньше как десять лет.

Очень уж красивый и крупный был железнодорожный техник.

И при красоте своей был техник чрезвычайно вежлив и даже мог беседовать на разные темы; и беседуя на разные темы, интересовался тонкостями, к примеру, как и отчего повелось в народе, что при встрече с духовным попом прохожий делает фигу.

Но беседуя на разные темы и интересуясь тонкостями, оборачивал техник слова непременно к женскому полу и про любовь.

И пусть бы даже техник мог беседовать про европейские вопросы, не смог бы поп отнестись к нему любовно.

Очень уж опасный был техник.

— Узко рассуждая, — говорил поп, — не в европейском размере, ну к чему такое гонение на пастырей, к чему, скажем, вселять дорожного техника? Квартиренка, сами знаете, не огромная, неравно какой камуфлет выйдет и стеснение личности.

И на такие поповы слова качали головами собеседники, дескать, точно: сословию вашему туго, сословию вашему стеснение, но кому, дескать, лучше?

А матушка поводила плечиком.

IV

И точно: вышел у попа с дорожным техником камуфлет, да такой камуфлет, что не только десять лет жизни, а и вся-то жизнь на нет пошла. Вот какой камуфлет вышел.

А случилось так, что пришли к попу партнеры и приятели его жизни: дьякон Веньямин и городской бывшего четырехклассного мужского училища учитель Петр Иванович Гулька.

Началась, конечно, тут словесная беседа о незначительном, а потом о гонении на пастырей.

А дьякон Веньямин — совершенно азартный дьякон и отвлеченной политикой нимало не интересуется.

Поп про нехристианскую эпоху, а дьякон Веньямин картишками любуется, дама к даме, картишки разбирает. И чуть какая передышка в словах, он уж такое:

— Что ж, — говорит, — терять драгоценное времечко…

Тут прервали они беседу, сели за стол и картишки сдали.

А поп и объяви:

— Восемь, — говорит, — виней. Кто вистует?

И сразу тут попу такой перетык вышел:

Дьякон Веньямин бубну кроет козырем, а учитель Гулька трефу почем зря бьет.

Заволновался поп очень и, под предлогом вечернего чая, вышел попить водички.

Выпил ковшичек и, идучи обратно, подошел к дверям матушки.

— Матушка, — сказал поп, — а матушка, не обижайся только, я насчет чайку.