Серапионовы братья. 1921: альманах - [28]

— Ох!

Преподаватель истории сел на кровати. Кабинет стоял, должно быть, так же прочно и ясно, как всегда. Но преподаватель истории смотрит на кабинет из-за далеких туманов. Кабинет качается, кабинет уплывает. Преподаватель истории один в тумане. Неумолимые пальцы сжимают горло, давят грудь.

— На… та…

Преподаватель истории руками разгоняет туман.

— На… та…

Туман все гуще. Кабинет уплывает. Как найти дверь из кабинета? Как выйти из кабинета?

Преподаватель истории упал, и вдруг с последним напряжением — ослепительный свет, гудящий ацетиленовый фонарь. Нет стен, нет ничего, только море и Ната наедине с белым королем в голубом мире. От сосен, дюн, к опушке леса, к Наташе — коричневая фигура.

— Наталья Владимировна, я требую, чтобы вы мне подчинились!

Наташа опять в страшном зеленом круге. Змея напружилась. Выпускает ядовитое жало. Как во сне. Вот-вот укусит. И страшно, и хорошо.

— Нет!

Наташа — к морю, в голубой мир, под защиту медлительного короля, к офицеру, сделавшему непозволительный ход.

— Наталья Владимировна! Остановитесь! Я требую! Наталья Владимировна!

— Ната!

Гладкое синее большое море.

Ацетиленовый фонарь ослепил преподавателя истории и потух. Стены кабинета замкнулись. Но преподавателю истории не нужно было искать дверей. Преподаватель истории не дышал — вышел из кабинета.

Поручик Архангельский стоял на опушке леса, на опушке новой и странной судьбы, и думал о девушке, ушедшей в море.

Апрель 1921 г

ВЛАДИМИР ПОЗНЕР

БАЛЛАДА О КОММУНИСТЕ

Колокольчики ликующе звенят вдали, едет по деревне

                                комиссар,

А в деревне холод, а в деревне голод, а в деревне

                             бушует пожар.

Если бросить камень в голову вам, выдержит ли голова?

Колокольчики ликующе звенят вдали, а комиссара укрыла

                                трава.

Тридцать градусов долготы и шестьдесят широты.

Если ты туда попадешь, в Петрограде очутишься ты.

На узкой улице живет коммунист, неизвестный совсем.

В доме номер не помню какой, кажется, тридцать семь.

Ровно в семь зажегся огонь и ровно в двенадцать погас.

Бьет первый час и второй час, бьет третий час.

Спит коммунист и слышит звон, да не знает, откуда он,

А над кроватью висит телефон и верещит телефон.

Бей, барабан, труби, труба, стройся за взводом взвод:

Коммунистический отряд отправляется ночью в поход.

Впереди комиссар, а за ним идет коммунист, бледен и нем:

Идет расстреливать коммунист из дома тридцать семь.

В деревне крик, в деревне стук, готовится млад и стар.

Ведь камнем убит, убит комиссар, камнем убит комиссар.

Приказ дан палить всем зараз. Пли, пали,

И еще: пли, и еще: пли, и еще, и еще: пли.

И вот уже со всех сторон летят стаи ворон.

Идет коммунист и слышит стон, да не знает, откуда он.

У комиссара квадратный лоб, шестистопный склад ума.

Коммунист отказался стрелять в крестьян, коммуниста ждет

                                тюрьма.

Каждую четверть бьют часы, и стрелки всегда бегут,

Бегут мужики, и вдогонку им коммунисты пули шлют.

Крутясь, к ногам падает лист под ветра осеннего свист.

По стенке прыгают зайчики-лучи, у стенки стоит коммунист.

Во весь рост встал коммунист и голову повернул:

Пред ним в ряд двенадцать солдат и двенадцать

                             стальных дул.

Двенадцать солдат, двенадцать дул и двадцать четыре руки,

И под солнечным лучом блестят стальные курки.

И, глухо стукнув, вверх поднялся каждый притвор,

И, звонко звякнув, вниз упал каждый притвор.

Дом, телефон, путь, крестьян, лоб комиссара, тюрьму…

И двенадцать сестер, двенадцать пуль заглянули

                             в сердце ему.

19/25.III.21

БАЛЛАДА О ДЕЗЕРТИРЕ

I

Бои не страшны, переходы легки, и винтовка тоже легка

Рядовому тринадцатого пехотного полка.

Но вчера война, и сегодня война, и завтра тоже война,

А дома дети, а дома отец, а дома мать и жена.

И завтра война, и всегда война, никогда не наступит мир.

И из тринадцатого полка бежит домой дезертир.

Он бежит в лес, он по лесу бежит, и уже наступила мгла,

И луна погасла, и солнце взошло, и снова луна взошла.

И филин кричит, и вторит сова, и воет голодный волк,

И, не заметив пути, дезертир вернулся назад в полк.

Всегда гладко брит командир, и на нем сияет мундир,

Собирается военно-полевой суд, и пред ним стоит дезертир.

А закон чист, а закон прост, и один приговор — расстрел.

И осужденный дезертир не понял, но побледнел.

«Завтра на заре расстрел», — и командир умолк.

Завтра снова идет в поход тринадцатый пехотный полк.

Завтра утром расстрел, и в избу ведет дезертира конвой.

Идет дезертир, будто сам не свой, с повисшей головой.

Ночь темна, а на страже солдат, а на страже свой

                             брат-солдат,

И бежит дезертир, куда ноги бегут, куда глаза глядят.

Он бежит час, он бежит два, он бежит третий час,

И солнце погасло, и месяц взошел, и месяц тоже погас.

И винтовкой кажется каждый сучок и солдатом каждый куст,

Но лес тих, небосвод чист, а горизонт пуст.

Над его головой развевайся и вей,

Зеленая армия свежих ветвей.

Весенний ветер, играй листвой

Над его усталою головой.

На зелено-желтых лужайках напрягайте голоса,

Кузнечиков кавалерийские корпуса.

II

Валежник сухой трещит под ногой, и мягко шуршит трава.