Серафима, ангел мой - [7]

Во сне засветилось северное сияние — черное небо в окне, черное-черное, и семь звезд — только Мицар и Алькор не вдвоем, а целой россыпью, и ковш Медведицы повернут — как с другой стороны смотришь, откуда-то из другого неба. И от ковша — красные, синие, белые сполохи, и Аня сказала: «Не закрывай занавеску, так, без света посидим — глянь, как светло».

— А хочешь, в куклы поиграем? В похороны, а?

— Ты, Анька, с ума спятила, какие куклы-то…

— Ты, я, Иван Фомич…

— Не, давай просто так поговорим.

— Давай… Ну, начинай, чего же ты?

— Ты сюда — какими судьбами?

— Мать зайти просила. Ну, рассказывай!

— Что, Анечка, рассказывать?

— Как живешь… И вообще…

— Как живу… Обыкновенно, как все.

— Замужем…

— Два года. Нет, Ань, не могу, в окно так и брызжет…

— Сполохи? Это тебе девчонки прислали, с Севера.

— Помнят еще… Спасибо. Соня — она что, все как кукла?

— Ага, только старенькая кукла… Поседела вся. Помнишь, кукла у тебя была, в красном платье — слушай, а куда она потом делась, а?

— Мы же ее в овраге зарыли — забыла?

— Правда-правда… Ты в овраг давно приходила?

— Уж не помню, когда… Лет двадцать не была. Чего бегать-то без толку?.. Вроде засыпали его… Не видела, врать не буду.

— Так-таки не выбралась… Что ж ты делала эти двадцать лет?

— Работала. Мало дел, что ли…

— Я понимаю, что работала. А что делала-то?

— Детей учила.

— А чему?

— Смешная ты, Анька… Чему в школе учат… Жизни, конечно.

— Чему-чему?

— Ну… Сборы пионерские там играли, «Зарницу» проводили — военно-патриотическая игра такая есть…

— А-а, это все ненастоящее, понарошку…

— Замужем вот…

— Не, давай лучше споем. «К ногам привязали ему интеграл, и матрицей труп обернули, прощальную речь произнес сам декан, и труп в бесконечность спихнули». Песня ваша студенческая — помнишь?

— Да, пели в техникуме, уже после тебя… Ой, прости, дура я!..

— Ничего, я не обиделась. Легко в песне поется: раз — и в бесконечность! Жил — и нет тебя! Мама моя тоже умерла — знаешь?

— Да, слышала — в Ленинграде, кажется…

— В Ленинграде… Слушай, а почему ты мужа отравила?

— Ань, а страшно ТАМ?

— Это как кому… За что ты его?

— Тесно нам…

— А-а, поняла. Чужие. Так ушла бы — чего ж?

— Ты что, как можно… Чуть прожить, и на попятный — люди засмеют. Поймет разве кто…

— Поймет, не поймет — тебе-то какое дело?

— Что ты, разве можно — на посмешище?..

— И тебе его не жалко?

— Не знаю.

— Живой человек ведь, думает, дышит, чувствует — живой он, не замечала?

— Глупости какие-то говоришь, — Серафима рассердилась.

— Метиловый спирт-то — где взяла?

— В школе, у химички. Она для опытов с завода принесла. Так я плеснула-то немножко, только попробовать…

— В самогоне, видать, еще и своего достаточно было. Может, еще и не ты виновата, если разобраться.

— Все равно: крест это мой, крест — поняла?

— Да оставь, — Аня отмахнулась: — будет. Какое там наказание… Запамятуешь через год — и вроде ничего и не было… Память-то — она короткая, Симочка. Играем, играем… То в куклы, то в пионеры, то в женщин… Ты из нас одна замуж вышла. Счастливая…

— Сил нет, до чего счастливая…

— Да уж… О Талке — ничего не слышала?

— Забылось как-то… И Ать-Два забыла…

— Ну вот, а говоришь — память хорошая. Чего ж девчонок бросила? Подруги ведь!

— Стыдно это… Стыдно, Анечка, как ты не поймешь! Они на мужиках помешались, тронулись — что люди скажут? А-а, вон, она к ним в гости ездит — значит, сама такая! И так уж…

— Иван Фомич, что ль, попрекает? Потому и отравила? И что, хорошо тебе в последний момент было? Сладко, как во сне твоем оранжевом?

— Откуда ты знаешь? Откуда? Ты кто? Где? А? — Серафима вскочила.

Часы в кухне просипели полдень. Серафима подошла к кровати. Иван Фомич уже час, как умер.

г. Калуга