Сэр Вальтер Скотт и его мир - [24]

Однако картина, нарисованная Кокберном, в каком-то смысле не соответствует действительности. Армия и война и в самом деле привлекали Скотта. «Что до меня, — писал он в 1803 году Анне Сьюард, — то признаюсь: тем, у кого, подобно мне, la tete un peu exaltee 80, «пламя битв и торжество побед» 81 могут на какое-то время доставить весьма приятные и захватывающие ощущения. Особо внушительный вид кавалерии, а также натиск атаки, на мой взгляд, отмечены несомненным величием. Может быть, я тем более предан военной потехе такого рода, что для здоровья мне потребно много двигаться, а из-за приобретенной во младенчестве хромоты двигаться мне удобно не иначе как в седле». В том же духе он часто писал и другим лицам; для сына Вальтера он купил патент офицера Восемнадцатого гусарского полка, но в то же время отнюдь не обольщался в отношении солдатского житья. «Должен заметить, — не без иронии писал он невестке миссис Томас Скотт в 1825 году, — что она (военная служба. — Д. Д.) многообещающий промысел, где мужчина покупает себе ежегодную ренту на условиях много хуже тех, что предоставляет Лондонская биржа, связывает себя обязательством рабски исполнять чужие приказы и от случая к случаю рисковать столь выгодно приобретенной рентой, ставя себя под смертельный удар, чтобы в конце концов услыхать от других, какой он счастливчик и как успешно продвинулся в чине». Еще более важным свидетельством служат его романы. Литература не знает другого столь яркого воплощения жестокой бессмыслицы войны. Причем чем «романтичнее» сюжет, тем глупей и бесцельней становится схватка. Достаточно ознакомиться с описаниями ратных жестокостей у Скотта — битвы при Престонпансе в «Уэверли», грубой пышности человекоубийства в «Айвенго», бестолковой пограничной резни в «Монастыре», рокового чванства противников и решающего сражения в «Аббате», наконец, последней чудовищной битвы в «Пертской красавице», — чтобы убедиться в его истинном отношении к блеску бранных дел. Впрочем, все это есть уже в «Уэверли». Лишь после того, как из-за глупой стычки в Камберленде герой отстает от армии якобитов и находит приют под мирным фермерским кровом, сообщает читателю Скотт, «романтическим грезам его жизни пришел конец, и началась ее подлинная история».

И последнее о политических взглядах Скотта. Всю жизнь он оставался правоверным тори и, бывало, злобно обрушивался на противную сторону. Но он неизменно отдавал себе отчет в том, насколько личные обстоятельства определили его взгляды. В январе 1807 года один из знакомых поделился с ним в письме своим горем в связи со смертью государственного деятеля Чарлза Джеймса Фокса, вига-радикала 82, и Скотт ответил:

«Не только мнения и суждения тех, кого я почитал и почитать был обязан, сызмальства склоняли меня к тому, что именуется торийскими принципами, — сами милости и дружеская близость, кои я видал от семейства лорда Мелвилла, особенно от племянника и сына, равно опирались как на одобрение мною их действий в 1792/93 годы, так и на благодарность за милости, мне оказанные, когда я более всего в них нуждался. Итак, сказав об этом, я не только глубоко скорблю об утрате выдающихся дарований мистера Фокса в то время, когда они как никогда потребны нашей стране, но достаточно беспристрастен, дабы уважать принципы и лелеять дружбу многих лиц, чьи политические воззрения отличаются от моих, ибо знаю: оные лица восприняли таковые по глубокой убежденности в их истинности».

В письме к сочинительнице пьес Джоанне Бейли 83 в марте 1810 года он идет еще дальше:

«Хотел бы я быть во всем Вам подобен, однако в нашей свободной стране политика — начальная ступень образования и входит нам в плоть и кровь. Между беспристрастными и осведомленными представителями обеих партий всей разницы что в словах да личных склонностях. Другого отличия в принципе нет и быть не может… «

А вот из письма в Саути в сентябре 1809 года:

«Убежден, что сказанное Свифтом о вигах и тори справедливо в отношении большей части общественных раздоров и что людям по-настоящему честным достаточно обменяться мнениями, чтобы прийти к согласию, тогда как дураки и мошенники напридумывают себе и лозунгов, и паролей, и боевых кличей, лишь бы избежать справедливой договоренности».

Это объясняет, почему у Скотта всю жизнь были близкие друзья и почитатели среди вигов (включая лорда Кокберна); это также подытоживает тему многих его романов, больше того, почти полностью выражает его философию истории — именно лозунги да боевые кличи, порожденные историей и одновременно ее порождающие, разделяют людей доброй воли. Этот голос принадлежит скорее Скотту — представителю Шотландского Просвещения, нежели Скотту — первопоклоннику героической чувствительности немецкого романтизма. Еще был Скотт — шотландский националист, и это, как мы далее убедимся, усложняет его портрет.

Скотт привез молодую жену в Эдинбург, где они, дважды поменяв жилье, обосновались в доме № 39 по Северной Замковой улице, который Скотт купил и сделал своей эдинбургской резиденцией; дом пришлось продать после краха 1826 года. Он также купил домик в местечке Лассуэйд