Сэр Майкл и сэр Джордж - [32]

— Ах, ничего подобного… просто он хорошо ко мне относится и…

— И к тому же такой милый! — продолжал сэр Майкл, приходя в бешенство. — Знаю все наперед. Не забывайте, он работал у меня в Комси. Так вот сейчас я расскажу вам, что такое Тим Кемп.

— Я вас слушаю, — сказала Шерли, выждав немного.

— Спросите кого угодно, и вам всякий скажет, что я не бог весть как серьезно отношусь к себе и к своей деятельности в Комси, — начал сэр Майкл медленно. — По по сравнению с Кемпом я воистину второй Джордж Дрейк. А это, право, чертовски досадно. И не в том дело, что он просто безответствен. Он настоящий очаг анархии и всякой чертовщины в учреждении. Право же, он служит какой-то неведомой потусторонней силе, какому-то злобному божеству в женском обличье — видимо, именно поэтому вы, женщины, бессознательно всегда на его стороне. Вот кто настоящий подрывной элемент, а раз так, ему не место на государственной службе. Когда мне удалось наконец выдворить его из Комси, я заявил, что он вернется туда только через мой труп. Такие люди, как Джордж Дрейк или наш Дадли Чепмен, считают, что он просто тупой и ленивый пьянчуга, — и, без сомнения, это так и есть, — но они не понимают того, что я понимал всегда: по-своему он на редкость хитер и сообразителен. И от него жди всяких пакостей.

— Да что вы, он такой безобидный, уверяю вас!

— Вам так кажется? Не верьте этому, Шерли. Взять хотя бы эту идиотскую историю с Бодли-Кобем. Спорю на пять фунтов, что Джордж Дрейк нарочно напустил на нее Кемпа, после того как у других ничего не вышло, решил втравить его в историю, чтоб он не пакостил в Дискусе. А что вышло? Он устраивает сумасшедшую вакханалию. И непременно впутает Дрейка в какое-нибудь безумное дело. Да еще меня поставил в дурацкое положение. И какая наглость — налакался джину с этой старой ведьмой, а потом как ни в чем не бывало увел вас куда-то…

— Но он видел, что мне ужасно неловко и нужно… попудрить нос… и выпить чаю…

— Когда мы познакомились, — перебил ее сэр Майкл мрачно, — вы сказали, что он пригласил вас позавтракать и вы разговаривали обо мне…

— Да, разговаривали. Но он сказал только, что вы умный, но несчастный…

— Знаю, знаю. И это все?

— Больше я ничего не помню.

— Ничего? Ровным счетом? Вы уверены?

Он вдруг повернулся к ней, быстро протянул руку у нее за головой и, прижав ладонь к щеке девушке, обратил ее лицо к себе. Он поцеловал ее, и, как она ни старалась, но не сумела отстраниться, оставив этот поцелуй без ответа.

Он достал портсигар — очень изящный и, как видно, золотой, она не сомневалась, что это подарок какой-нибудь женщины, богатой, необычайно изощренной, порочной женщины, — но не открыл его.

— Ну хорошо. Где бы нам с вами пообедать? — спросил он каким-то хриплым, неестественным голосом.

Она почувствовала дрожь во всем теле. Вот он, решительный миг.

— Я обещала быть дома. Но мне ужасно не хочется расставаться с вами, особенно после такого трудного и неприятного дня. Отчего бы вам не пообедать у нас? Я предупредила маму, что вы, может быть, придете… Майкл.

— Спасибо, Шерли, — услышал он свой голос. — Дайте-ка мне подумать.

Думать нужно было быстро и серьезно. Он сразу понял, что сегодня она не согласится пообедать с ним, а так как он с самого начала рассчитывал на это, именно на это, ему грозил пустой и тоскливый вечер. Но еще неизвестно, что хуже — провести такой вечер или принять ее приглашение: какой-нибудь противный домик на окраине, персиковый компот, мама, папа и сама Шерли, преобразившаяся, и, быть может, навсегда, в обыкновенную машинистку, пришедшую домой с работы! Но, с другой стороны, может быть, это избавление, выход из ловушки: может быть, придет конец его смешной влюбленности, которая там, в присутствии мамы с папой, будет слишком уж нелепой. Конечно, час-другой он будет выглядеть дураком, зато потом легко отбросить все глупости. Бедное дитя, сама того не подозревая, она зовет его разрушить чары. Он снова повернулся к ней, взглянул на ее поднятое лицо, смутно видное в полумраке, и подумал о том, насколько крепки эти чары.

— Я сказала маме, что в любом случае вы отвезете меня домой, — проговорила она извиняющимся тоном, — и как же не предложить вам поужинать с нами. Они это называют ужином, но, право, это все равно что обед. А мама так вкусно готовит. Хотя вам, наверно, будет скучно и неинтересно.

— В клубе тоже не бог весть как весело по вечерам.

Она пропустила эти слова мимо ушей, занятая своими мыслями.

— Не думайте, я не так глупа, я не воображаю, что бываю сама собой дома, при родителях. Скорее уж на работе, хотя и там не вполне. По-моему, я нигде не бываю собой, кроме как в собственных мыслях. Так вы поужинаете с нами?

— Ну что ж, Шерли, если вам действительно этого хочется… Мне это не улыбается по многим причинам. — Не давая ей возразить, он поспешно продолжал: — Но ведь мне улыбалась поездка к этой ведьме Бодли-Кобем. Я уже признался вам, что я очень тщеславен и, пожалуй, слишком самоуверен, а в Комси мне приходится иметь дело с такими набитыми дураками, что я совсем раздулся от важности. Раньше, когда я стоял во главе института, мне приходилось иметь дело главным образом с художниками, и хотя они ужасны и могут свести с ума, зато в них нет этой непроходимой тупости, как в Дадли Чепмене, Джиме Марлоу, Хоукинсе, Тарлтоне и Берде — или как в Джордже Дрейке и его молодчиках, хотя они чуть получше моих. Я подозреваю, что в людях, которые норовят руководить искусством, есть некий природный идиотизм. Я прихожу от них в отчаяние и готов совершить какое угодно безрассудство. Ну, а тщеславие, самомнение, гордость, конечно, тут как тут. Но кстати, вы вовсе не обязаны выслушивать все эти излияния. Попробуйте думать о чем-нибудь другом. Наверно, вы так и делаете.