Сентябрь - [163]

Единственным утешением был «тальбот». Когда они добрались до скрещения дорог и свернули на Люблин, ехать по шоссе стало чуть легче. Вестри смущенно помахал рукой какой-то паре, возившейся возле машины с поднятой крышкой капота. «Тальбот» взревел и десять километров прошел за шесть минут. Багажник они заполнили бачками с бензином, его должно было хватить самое меньшее до Львова. И хотя на шоссе становилось все теснее, они довольно быстро добрались до Гарволина.

Но тут Вестри ждала беда. Над городком нависла туча черного дыма, глухо, как удары гигантского молота, раздавались взрывы. Шоссе сразу опустело, только старые женщины, не поспевая за убегавшими, еще с трудом перебирались через придорожные рвы и, тяжело дыша, с узлами и корзинами прятались под ближайшими кустами. Новая толпа беженцев, на этот раз не особенно большая, мчалась со стороны Гарволина. Женщина с ребенком на руках, едва переводя дыхание, остановилась возле машины; она умоляла подвезти ее хотя бы пять километров — лишь бы очутиться подальше от самолетов. Несчастная женщина бессвязно выкрикивала отдельные слова, за несколько дней скитаний она совсем обезумела.

Вестри смотрел на нее без всякого гнева и как можно спокойнее старался объяснить: во-первых, он намерен ехать не назад, а именно через Гарволин на Люблин; во-вторых, автомобиль, как она сама видит, двухместный. Его доводы нисколько не действовали. Женщина стала проклинать его:

— А чтоб вас, чтоб вас, чтоб автомобиль этот тебе костью в горле… чтоб тебя растрясло… за мои муки, за моего ребенка…

Хорошо еще, что другие беженцы были слишком напуганы, не обращали на них внимания и не останавливались. В этом смысле Вестри повезло. Неожиданно самолеты, летевшие со стороны Гарволина, загудели прямо над ними. Женщина, не переставая кричать, прыгнула в ров. Вестри тоже не выдержал и одним прыжком очутился в поле. Он успел пробежать, увязая во вспаханной, сыпучей земле, метров пятьдесят, когда самолет пронесся над ним; тень его скользнула по глазам Вестри, быстрая и холодная, как порыв ветра.

Гарволин горел, но взрывы утихли, и небо успокоилось. Вестри вернулся бегом одновременно с шофером, который прятался в кустах с другой стороны шоссе. Они влезли в машину. Вестри глянул через плечо на вещи: все на месте, чувствовался привычный запашок бензина.

— Газу!

Ага, как же! После безуспешных попыток завести мотор шофер проверил счетчик бензина — пусто. Пошел за канистрой и вскрикнул.

Темное пятно бензина под машиной. С нервной поспешностью они вытащили жестяные бачки — все до одного пробиты пулями.

Пожалуй, впервые за время войны Вестри испытал настоящее отчаяние. Оставаясь в Варшаве, он выпал из мира, в котором что-то собой представлял, снизился до уровня обыкновенных людей. Но пока у Вестри был вот этот «тальбот», он еще сохранял шанс на возвращение в свой мир. А теперь… Как в сказке, благодаря талисману он превращался в птицу или в животное. Но вот Вестри потерял талисман и больше не сможет вернуться к людям.

Они проторчали на шоссе несколько часов, пытаясь остановить изредка появлявшиеся машины — все держали путь на Люблин — и выклянчить хоть каплю бензина. Ни одна машина, ясное дело, не остановилась. Вестри хотел было послать шофера в Гарволин, но все, с кем они заговаривали, уверяли, что это безнадежно, городок сожжен до основания. Около полудня они съели еду, которую захватили с собой. Под вечер, после четырехкратного бегства от самолетов в кусты, после бесчисленных настойчивых просьб взять их в машину, отчаянно мучимый голодом, браня себя за то, что он так беспечно понадеялся на десятичасовую дорогу до Львова и на рестораны или постоялые дворы, Вестри двинулся вперед. Шофера он оставил возле машины, обещая раздобыть бензин. Если бы Вестри достал бензин не слишком далеко, то, безусловно, вернулся бы, но он не верил в такую удачу, с сожалением посмотрел на «тальбот», взял с собой портфель и габардиновый плащ и помахал шоферу рукой. Шофера ему тоже было жаль, он был очень услужливый.

Гарволин действительно сгорел дотла. На главной улице торчали два ряда закопченных труб, напоминая развалины римской базилики с остатками колонн. Быть может, где-нибудь в стороне Вестри и нашел бы уцелевшее жилье, но ему не хотелось здесь задерживаться, он опасался нового налета.

По дороге шла густая толпа. Из подслушанных урывками разговоров Вестри с ужасом узнал, что беженцы проходят в день двадцать — тридцать километров и что самое скверное вовсе не самолеты, от них есть отличное средство — не ходить днем. Намного хуже голод. Вестри очень быстро убедился в этом; после часа ходьбы он поймал себя на том, что неотступно, как маньяк, думает не о каких-то фрикасе, а просто о ломте хлеба. Хотя бы черного.

Вскоре ему стало тяжело тащить портфель. Он перекладывал его из одной руки в другую. Болел затылок, горели пятки. Людей подгоняли слухи, будто немцы не то в Седльцах, не то в Лукове. Говорили также, что вплоть до Рыков все начисто съедено, но в пяти или чуть побольше километрах от дороги есть деревушки, где кое-что еще найдется, быть может молоко.